Молчание. Ни один из нас не произносит ни слова. Я смотрю на него невидящим взглядом, а он вперился в пустоту, задумался, время от времени улыбается, будто вспоминая что-то забавное. Не знаю, чье хриплое, учащенное дыхание отдается у меня в ушах. Думаю, мое.
– Знаете, комиссар, – произносит он вдруг, – мы с вами очень похожи…
– Нет, – шепчу я.
– О да, не спорьте. Нам обоим нравится Майлс Дэвис…
Страх. У меня дергается голова, я непроизвольно стукаюсь затылком о запертую дверь за моей спиной. Лаура.
– Ах нет, нет, минуточку… Вы так ничего и не поняли. Все мои старания сводились к тому, чтобы объяснить вам: я не зверь… Ваша супруга чувствует себя превосходно. Я разглядел пластинки, когда она открыла мне дверь, ведь я поднялся к вам в квартиру, чтобы поговорить, а потом, поскольку вас не было, предпочел подождать внизу. «Лифт на эшафот», изумительно… Generique, великолепно.
Зажмурив глаза, насвистывает несколько нот, потом говорит:
– Всего наилучшего, комиссар, будьте здоровы.
Разворачивается и уходит, но, сделав шаг, оглядывается, приложив палец к губам, с недоуменным выражением на лице.
– Единственное, – шепчет он, – единственное, чего я не могу понять, это почему я их кусаю. Кроме всего прочего, поскольку речь идет о субъектах, входящих в группу риска, это самую малость противоречит требованиям гигиены, однако же… что тут скажешь… а, ладно.
Повернувшись ко мне спиной, он машет рукой на прощание, а меня охватывает неодолимый, какой-то утробный ужас, что сейчас я начну насвистывать тот же самый мотив. Мой мотив. Он исчезает в темноте улицы, за фонарями. Я стою неподвижно, провожая его взглядом, и только через какое-то время вынув руку из кармана, обнаруживаю, что порезал пальцы о кольцо с ключами и вся ладонь у меня в крови.
Голос профессора в телефонной трубке, после целой минуты гудков. Низкий, осипший со сна.
– Кто это?
– Алло, профессор? Это комиссар Ромео…
– Комиссар… Ах да. То есть Ромео, вы знаете, который час? По меньшей мере…
– Чувство вины у маньяка, профессор. У Волка-оборотня, помните?
– Мммм… да, помню. И что? Вы меня будите среди ночи, чтобы сказать, что вы его поймали, Ромео?
– Нет, я его не поймал, профессор. Я бужу вас посреди ночи, чтобы сказать, что мы его никогда не поймаем. Потому что у этого гада, у Волка-оборотня, нет никакого чувства вины… ни малейшего.
Судя по тому, как на меня смотрят из соседней машины, остановившейся на красный свет, я, должно быть, говорил сам с собой. Я прищелкиваю пальцами, качаю головой в такт, будто подпеваю песенке, которую передают по радио, но те, из соседней машины, еще пуще выкатывают глаза, и едва зажигается зеленый свет, как я газую на перекресток, мчусь по улице, ведущей к дому Грации.
Бегу стремглав вверх по лестнице, с тяжелой одышкой заядлого курильщика; замираю перед дверью, глотая ртом воздух и держась за селезенку. Жму на звонок под надписью «Негро Г.», сделанной от руки на пластиковой карточке; слышу пронзительное «динь-дон» с каким-то слащавым подвыванием, отдающееся в тишине лестничной клетки. Никто не торопится открывать.
А если ее нет дома? Не помню, звонил ли я перед тем, как ехать. Не помню, который час. Какой день недели.
– Комиссар… в чем дело… вы здесь?
Грация в мужской пижаме, длинная рубаха на пуговицах. Припухшие веки, растрепанные, сбившиеся волосы, след, оставленный на щеке подушкой, – видимо, она спала. Сейчас ночь? Смотрю на часы: нет, пять часов вечера.
Грация закрывает глаза, слегка покачивается, опираясь о дверной косяк, поставив босую ступню на колено, обтянутое застиранными пижамными штанами. Мычит спросонья:
– Ммм… проходите, комиссар, не устраивайте сквозняк. Извините за беспорядок, – добавляет она и захлопывает за мною дверь.
Я вхожу, и сон горячей, нежной волной накатывает на меня, обволакивает в смутной полутьме знакомым, приятным запахом смятых простыней, теплого пота и застоявшегося, неподвижного, сладостно тяжелого воздуха за закрытыми ставнями. Посередине единственной комнаты в маленькой квартирке, где живет ассистент Негро, стоит диван-кровать, и я делаю над собой усилие, чтобы не забиться сразу же в ямку, оставленную ее телом, не свернуться калачиком в этом уютном гнездышке.
Грация снует по комнате, заталкивает под кровать пару белых носков, обувает матерчатые тапки, поддевая их большим пальцем ноги и переворачивая; снимает джинсы со спинки стула, на лету подхватывая скомканные трусики, выскальзывающие из-под них.
– Извините за беспорядок… – повторяет она смущенно и застегивает верхнюю пуговицу на пижамной рубахе, но круглая ключица все равно видна, потому что рубаха ей велика.
– Нет, это я должен извиниться, я и не думал, что в такой час… У тебя было ночное дежурство? Мне
