действовать, когда нужно говорить, когда нужно знать.
И потому их мог найти только тот, кто им был нужен.
Улисс разоблачился, увешав голую стену с простыми пластиковыми крючками опасным железом своей экипировки. Зачем тебе, Соратник, носить на себе столько дряни? Старая привычка – сперва испробуй простые средства, потом действуй крайними мерами. Однажды их обнаружат, как выходили на те тайные норы, где раньше сидели эти двое. И нужно быть полным идиотом, чтобы не стараться изо всех сил этот день оттянуть.
Дезинфектант противно вонял, забивая и без того тусклые, неживые здешние запахи. В тесной каморке было не до комфортного мытья, но Улисс, помня наставления этих двоих, продолжал драить свою не слишком ухоженную шкуру грубым одноразовым полотенцем, намоченным в растворе.
Так, теперь лабораторный комбинезон и респиратор. Нельзя рисковать, если эти двое подцепят одну из тех сотен видов микробиологической дряни, что водилась в мегаполисе после Африканской… у него иммунитет зверя, который вгрызается любой опасности в глотку, не дожидаясь, когда та поступит аналогично, эти же двое жили совсем в ином мире, для них не существовало «завтра» и «вчера», они могли спокойно умереть от обезвоживания, им не было дела до собственных слабых физических тел. Море информации заливало их, составляя совсем иную реальность бытия. За ними следили операторы из числа самых верных членов Корпорации. Но и они могли прозевать опасность. Не рискуй их жизнью без причины, Улисс, говаривал Ромул когда-то давно, они знают многое, но в тот день, когда их информация окажется и в самом деле бесценной, их уже может и не оказаться рядом.
Герметическая дверь с легким шипением выравниваемого давления скользнула вбок, открывая проход в залитую мерцающим светом залу. Свет исходил отовсюду, но ничего общего с их миром не имел – то было своеобразное отражение их существования, их жизнедеятельности. Улисс не сильно бы удивился, если бы узнал, что шутником, придумавшим это, был сам Ромул.
Двое лежали, заливаемые могучими волнами света, в полной неподвижности. И только глаза их почему-то были открыты. И смотрели они, не отрываясь, на него, Улисса.
Говорили эти двое так же слитно. Всегда хором. Всегда – чуть с разной интонацией, чуть опаздывая или опережая партнера. Но всегда – одно, как актеры, делающие дубль за дублем, со всеми возможными вариациями, до изнеможения, пока не получится то, что задумал режиссер:
– Мы звали тебя.
– Я пришел.
– Мы хотим тебе сказать. Оставь Ромулу его путь, вспомни о своих бедах и радостях. И в них – будущее человечества.
– Это совет?
– Это приказ. Не бойся прошлого, оно уже прошло. Бойся будущего, оно уже вокруг нас.
Эти беседы всегда приводили Улисса в ярость. Казалось, только Ромул может найти с этими двоими нормальный контакт. Казалось, он был одним из них. Оставь Ромулу его путь…
В таком случае он оставит себе – свой.
Глава 3
Миджер
Лишенный прошлого не может назваться живым, однако не-жизнь эта двойственна, замершая меж двумя мирами… Если у не-живущего нет будущего – он уже умер, а если будущее у него еще остается, значит – только родился.
Миджер Энис родился заново там, глубоко под землей, в кромешной тьме. Как и всякое рождение, оно пришло с болью, кровью, безмерным ужасом сознания, уже обретающего себя, но еще не знающего, надолго ли.
Полимерная оболочка не пропускала его крики, единственный уцелевший сервомотор оставался последним признаком жизни в этом умирающем крошеве из сочащихся болью костей и переломанных струн экзоскелета. Миджер позволял себе чуточку передохнуть и с немым криком, звенящим в ушах, бросался еще на полшага вперед, вверх, навстречу свободе, навстречу свету, навстречу… чему-то – жизни, смерти, не важно, лишь бы это был способ существования, отличный от этой муки посреди намытых водой лабиринтов, когда враг был невидим и неощутим, но от этого не переставал быть более чем реальным.
Никак не желающий издыхать сервомотор делал свое дело – не давая избавиться от четвертого манипулятора. Проклятый металлический трос по воле спятившего навигатора то и дело пытался дергаться, лишь отнимая у обессиленного Миджера последнюю волю к жизни. Хоть бы эта механическая дрянь просто волоклась следом, царапая камни своими чешуйчатыми боками, всем своим тридцатикилограммовым весом цепляясь за каждый выступ. Почему остальные удалось высвободить из гнезд-креплений, а этот – нет… умная автоматика думала, что помогает, но вместо этого она отнимала случайно оставшийся у него шанс.
С очередным рывком – изнурительным, тяжким, как десятикилометровый кросс на учениях – Миджеру удалось продвинуться лишь на жалкие полтора метра. С проклятиями, со слезами боли Миджер снова ткнулся гермошлемом в песок. Замер. Затих.
В голове еще металось эхо той последней, яростной схватки. Миджер даже не пытался гадать, как же он там уцелел. Сознание наполнялось гулом отчаяния от одной только попытки вернуться туда, в прошлое, под своды освещенной яркими вспышками дуговых разрядов пещеры.
По сравнению с тем, что там творилось, быстротечный наружный бой казался военизированным балетом – залп, уклонение, ответный залп – здесь же все разом превратилось в ад, залитый расплавом крови в скорче.
Их, кажется, было двое. Это были даже не разведчики, обычные рабочие машины из числа подсобного персонала, но и их воли к победе, их ненависти к нему за глаза хватило, чтобы заменить собой оставшиеся на поверхности штурмовики. Кто не имеет инстинкта самосохранения – становится уязвим, но втрое силен. Кажется, там, под голубое гудение пламени горелок, Миджер навсегда утратил этот инстинкт. Став, как они. Бросаясь навстречу врагу с самоотверженностью обреченного. В обычном скоротечном бою сознание не успевает воспринять эту простую правду – что отступать некуда, а впереди – лишь скорая смерть. Там верх берут инстинкты зверя. Тут, в этих бесконечных пещерах, Миджер принял свою судьбу и прорубался сквозь металлический хитин врага уже не уподобляясь пловцу, единственной целью которого было – доплыть как можно скорее. Он понял, что это конец. И нужно было только попробовать теперь добраться как можно дальше.
Кажется, у него от того боя даже под уцелевшей композитной оболочкой гермокостюма остались множественные ожоги – под прессом скорча было сложно мыслить столь отвлеченными категориями. А чувствовать – он уже давно ничего не чувствовал, кроме боли, разрывающей череп изнутри.
Можно было кричать, это придавало толику сил, но и она, эта заемная, затопленная адреналином сила, иссякала на глазах. Миджер все больше времени тратил на уговоры – открыть глаза, пошевелить ногами, который раз попытаться отсоединить невыносимо тяжелый манипулятор. Все меньше оставалось времени на движение.
Коленом упереться в выступ стены, подтащить другую ногу, обеими руками подтянуть слабо сопротивляющуюся механику, оттолкнуться, проволочь себя еще пару сантиметров.
Постоянно хотелось перевернуться на спину, попытаться увидеть хоть один отблеск ослепшими детекторами оплавленного гермошлема. Миджер знал, что это бесполезно, что ничего он не увидит на глубине в десятки метров под руслом реки. Ни единый звук не разносился под этими сводами с тех пор, как обрушился свод над воронкой от его последней гранаты. Его тогда отбросило куда-то в эту сторону, атакующих механоидов – не то погребло под стеной песка и камней, не то просто отрезало от него двумя десятками метров породы.
И теперь Миджер ползет, ползет вслепую куда-то вверх, теряя последние следы сознания, а к нему уже, может, пытаются пробиться сплетения механических конечностей, тянутся, нащупывают живое в темноте… они знают, он жив. А сам Миджер, так ли он в этом уверен?
Что-то грохнуло в каменной толще. Миджера качнуло, затрясло, по гермошлему гулко забарабанили какие-то обломки. Что это? Такой силы взрывные работы могут почувствовать сейсмодатчики далеко отсюда, враг не мог допустить столь очевидную оплошность. Или это наверху – беспилотный разведчик методично садит по квадратам эхо-фугасы в последней попытке вычислить точное место цели предстоящей
