В таком случае можно попробовать торговаться. Все то, что они могли взять сами, силой, они уже взяли. Не оставив мне совсем ничего. Так кажется. Нужно понять, вспомнить, осознать, вернуть к жизни то, что без меня не существует. Что не существует без моего хрустального мира.
И тогда они согласятся на все. Цена, выше той, что я уже заплатил, и так слишком велика для хорошего торга. Я готов слушать, что они скажут.
– Майкл, ты готов выслушать, что я тебе скажу?
Голос ждал удобного момента, голос и взгляд. Они были вместе, единым целым, горним вниманием к тщедушной букашке у ног.
– Готов.
– Майкл, ты доставил мне слишком много хлопот, это необычно.
Я, кажется, рассмеялся в ответ.
– Обычно ваши… гости сдаются без боя?
– Обычно мои гости не прорываются сюда с боем.
Куда клонит это нечто, вдоволь насосавшееся моих воспоминаний, а теперь играющее со мной в прятки. Да и где можно спрятаться посреди пустой камеры.
– Они приходят сюда добровольно?
– Да.
– Верно, вы предлагаете достойную цену… на которую я согласен не был. И потому я – в этой камере.
– Цена – всегда одна. Свобода. Истинная свобода.
– Подобная этим стенам? Свобода, которая не мешает вам царить в вашем хрустальном мире? Свобода для вас, выдаваемая за свободу для других!
– Ты все еще играешь в свои детские игры, Майкл Кнехт, – голос заметно посуровел, лишаясь последних скучающих интонаций, – между тем это опасные, очень опасные игры. Да, свобода железных стен. Только выстраивает их каждый сам для себя. Свобода осознания долга, свобода осознания собственного предназначения. Тебе эти слова неведомы.
Я не стал отвечать. Пусть говорит.
– И пока ты тут играешь, я успел кое-что о тебе узнать. Возможно, слишком поздно. Твоей матери снова стало хуже.
Это было как удар под дых.
Я рухнул на холодный жесткий пол и перед моими глазами зазмеились молнии воспоминаний. Мое одинокое падение в бездну боли, о которой не мог знать никто вокруг. Мама. Она стояла и смотрела на меня, немого и глухого, с укоризной человека, который был готов отдать за меня свою жизнь, но и сама эта жизнь истекала, теряя остатки своей и без того небольшой цены.
В этом мире мама была для меня единственным человеком, на которого я мог положиться, кому я мог доверять, кого я мог любить. Как я мог забыть о том, что она там, ждет моей помощи, ждет, уже ни на что не надеясь, после того как я на ее глазах ушел в свой мир, где творилось нечто странное, ушел в те дни, когда ей был особенно нужен.
Сколько я здесь нахожусь… день, два, неделю? Сколько она умирает там, сколько осталось тикать остатку страховочных денег?
Я бросился вперед, с места, не пытаясь обдумать ситуацию, не давая себе времени на панику. Стена оказалась крепкая, даже в моем хрустальном мире она не отдалась и долей отзвука, сотрясения, набатного гула напряженного металла. Я оказался слабее.
Комком смятой плоти меня швырнуло обратно, кулем раздробленных костей я снова повалился ниц. Я был в их власти, но я не мог позволить им торжествовать.
Снова и снова, захлебываясь собственной кровью, я бросался вперед, снова и снова я расшибался о непреодолимую преграду.
Я не замечал, как несколько раз зажигался и гас свет, за мной молчаливо наблюдали, не делая попыток меня остановить, не говоря больше ни слова.
Во мне все туже скручивался смерч разрушительных эмоций – гнев, ярость, презрение, жалость, злоба – они все туже петлей перевивали мне шею, рискуя затянуться раз и навсегда. И чем больше я внешне становился обычным загнанным в угол человеком, которому проще было стать зверем, чем начать отвечать себе на мучившие его вопросы, тем глубже я уходил в усыпанные алмазным порошком дебри моего хрустального мира. Раздваиваясь, расщепляясь, отрываясь на волне беснующегося сознания от своего прежнего, такого далекого мне теперь «я», побежали вдаль мои потаенные, спрятанные от других мысли.
Следящий за мной хочет ответов.
В бессильной ярости я прежний бился уже о стены моей истинной темницы. Густой колокольный звон пошел во все стороны от распростертого на полу тела, с налета ударился, сотрясая все вокруг, и откатился назад.
Но он не спрашивает. Он ждет, когда я буду готов.
Я не пытался ударить всерьез, как и прежде, я продолжал раз за разом прощупывать любой изъян, любую слабину окружающей меня крепости. Еще никто, наверное, не пытался штурмовать эту крепость изнутри. И пусть только мой неведомый враг подумает, что я использую сейчас всю свою новообретенную силу.
Я должен буду оправдать его ожидания, его настороженность, у меня нет другого выбора.
Теперь мне нужно спокойствие. Абсолютное, хладнокровное, железное спокойствие. Если есть какой-то выход из этой западни, он – во мне. Я вспомнил многое, но не все. Тот, кто отнял у меня память, тот мне ее и вернет, как вернул мое имя и воспоминания о маме.
– Успокоился?
Легкий всплеск ненависти, потом полсекунды паники. Это не я, это кто-то другой, пусть он переживает простые человеческие эмоции. Пусть он будет готов сдаться. Я не сдамся никогда. Мне нужно спасти маму. А потом… потом я расквитаюсь с любым, кто посмеет задавать мне вопросы.
Дайте мне только вспомнить. Что может быть важнее меня, важнее моего хрустального мира? Этот человек должен знать о нем все, раз он так легко держит меня взаперти. Раз он так легко вычислил меня в тех подвалах.
– Что вам от меня надо? Денег? У меня их все равно нет…
Легкая нотка упрямства, пусть думают, что я уже определил себе цену и что сейчас я буду торговаться.
– Мне нужен ответ.
Облегчение. Я так и думал. Сначала шантаж, потом вопросы. Так и должно быть.
– Но я ничего не знаю. Это мое первое дело, если не считать глупости, совершенной в детстве. Не знаю, зачем меня Мартин потащил на эту «тему»… Может, вы хотите знать про Мартина? Так о его делах я только догадывался, пока он прямо не сказал – пошли, я и пошел, дурак…
Речь чуть слишком быстрая, чем нужно, сбивчивая, с идиотскими жалостливыми нотками в конце фраз.
– Мартин? Тот, с кем мы тебя задержали?
– Да, он тренер у нас в социалке. Мартин…
– Его зовут иначе.
Замешательство. Мне не должно было приходить в голову, что тайная жизнь Мартина на самом деле была его основной жизнью, а личина тренера по единоборствам… эх, Мартин, мы так и не успели поговорить серьезно.
– Да?.. Выходит, он вам все рассказал… Вы поймите, я ничего против вас не имею, мне нужны деньги, очень много денег… да вы и сами знаете… в общем, я согласился, а тут началась стрельба, мы куда-то побежали…
Нарочитая ложь всегда лучше лжи на грани фола. Нарочитую ложь всегда можно спутать с той правдой, которую знаешь. Так палач становится на одну доску с жертвой.
– Твоя память принадлежит только тебе. Ты вспомнишь, если захочешь.
– Но я ничего не помню, вы… вы что-то сделали со мной! Где я? Зачем вы меня сюда поместили!
