– Охолони, млеч. Назад сдай. Не ершись и к Безроду не цепляйся. Кого увижу за непотребным делом, бить буду смертным боем. Всех касается.
Плюясь руганью, ненавистники Безрода разошлись по местам. И не потому, что испугались, – правда поединка остудила ненависть, вернула рассудок. Рядяша и Моряй, встав рядом, переглянулись. Лишь бы ничего не случилось этой ночью. Не приведите боги оказаться на месте Безрода перед схваткой. Ни друзей, ни покоя. Даже уйти некуда.
– Этот не мог продать своих, – задумчиво промычал Рядяша, стоило Сивому уйти в свой угол. – Руку на отрез дам! Ошибся князь, ох, ошибся! Да и мы хороши!
Восход солнца Безрод встретил на улице. Сидел на колоде, привалясь к стене, глядел на розовато-серое небо и дышал полной грудью. Чем угощал ветер напоследок? Бросил в нос запах моря, что собирал по всей губе, и даже клок тумана урвал с берегов Озорницы.
Все, кто мог ходить, как один вышли во двор. Даже ненавистники. Рядяша и Моряй вышли вперед. Сами пойдут с Безродом до плеса. Хоть и не друзья, но больше не враги. Из утренней дымки вышел Стюжень. Еще тяжело ходить, но дойти до плеса и вернуться назад сил хватит. Губы под бородой сжаты, видать, крепко отговаривал князь. Однако не послушал старый, сам пошел.
Безрод, ни на кого не глядя, встал, двинулся сквозь толпу. Люди расступались молча. Может быть, и хотели сказать что-то доброе, да языки не ворочались. С Безродом говорить – будто с мертвым, слова пропадут втуне, ответа не дождешься. А если порубит его Брюнсдюр? Так и сложит голову душегубом? Так и останется предателем? Ворожец оглядел дружинных. У кого глаза злом не горят, те молча глядят в сторону. Эх, крепко сидит в душах приговор князя!
– А ну стой, парень! – Стюженев голосище разметал тишину двора, ровно шалый ветер палые листья. – Стой, говорю!
Сивый остановился не сразу, будто не услышал. Повернулся и недоуменно стегнул верховного холодным взглядом. Ворожец подошел ближе. Посмотрел сверху вниз, покачал головой да и сгреб в охапку. Безрода видно не стало в могучих стариковских объятиях, только сивая голова наружу и осталась. Не стал вырываться, лишь прижался лицом к твердой, как валун, груди ворожца. Так и замер бы на веки вечные. Жаль, плакать нельзя.
– Хочешь – не хочешь, а и я обниму. – Из-за спины Стюженя вышел Прям. Старик разомкнул объятия, и бывалый воин сдавил Безрода крепким хватом, как родной брат, от души, тепло. Сивый усмехнулся – жаль, не мелочь сопливая, разревелся бы в три ручья.
Сам отстранился и быстро пошел вперед. Рядяша с Моряем – следом, шествие замкнул Стюжень. Коряга отчаянно плюнул под ноги. Как ни лез под мечи на стене, смерть стороной обходит. Не тем везет в жизни. Несправедливо…
Стюжень поцеловал Безрода в лоб, Рядяша и Моряй потрепали по плечу, и на плесе остались лишь двое. Брюнсдюр оказался высок, на полголовы выше Безрода, плечист, велик, но не огромен, по груди вился светлый волос. Князь оттниров глядел спокойно, не суетился. Борода короткая, глаза светлы, едва не белы, кажутся стылыми, ровно весь полуночный холод в них собрал.
– Я пришел, боян.
О-го-го! Вблизи голосище ангенна вышел еще сильнее. У Безрода по спине мурашки разбежались, а внутри зазвенело, будто по струне ударили. Так бывает, когда встанешь возле огромного кленового била, а в него ка-а-ак… Аж хребет чешется. Сивый не удивился бы, окажись Брюнсдюр-ангенн прямым потомком самого Храмна, хозяина небесных гуслей.
Безрод скинул рубаху. Вся шита-перешита, но, видать, больше ее не носить. Брюнсдюр окинул Безрода цепким взглядом, помолчал и нахмурился.
– Я слышал о тебе. Так ты выжил?
– Да, я выжил. А жив ли Сёнге? С тобой пришел? – Голос Безрода звучал ровно змея на камнях – тих, шелестящ, зловещ.
Ангенн усмехнулся, кивнул. Жив милостью богов.
– Передать что? – громыхнул Брюнсдюр, холодно улыбаясь.
– Сам скажу. – Безрод оскалился. – Потом.
Полуночник молча ждал.
Сивый прокашлялся, продышался и повел так, как поют лебединую песню, зная, что потом уже ничего не будет.
– Черный ворон с дуба в небо возвился,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Знать, полягу вскорости в чистые поля,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Я, дружину славную по свету водя,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Видел, как рождается за морем заря,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Стану в битве страшной сам себе судья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
И умчит нас, павших быстрая ладья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
И узрим воочию вящие края,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Я и мной водимые верные друзья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Боле не услышим трелей соловья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Не укусит пяточки жесткая стерня,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Черною завесой по небу паря,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
На поле опустятся стаи воронья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Бравые соратнички – вся моя семья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Кто падет от палицы, кто-то – от копья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Знаю, что поникну на спину коня,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Страшной болью мучим, зубьями скрипя,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
И оставлю тело, об одном моля,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Поскорей испить бы чару забытья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
Чтобы боль уснула, бросила меня,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя,
И тепло укрыли кустики былья,
Будь ко мне поласковей, долюшка моя…
Эхо, непонятно откуда взявшееся на этих просторах, подпевало Безроду переливчатым многоголосьем. Брюнсдюр слушал, опустив меч, глядел в землю, качал головой. Да, этот седой боян сдержал обещание. Сивый замолчал и, глубоко дыша, опустил руки. Взглянул на Брюнсдюра. Ангенн поднял меч и трижды хлопнул лезвием по ладони. Это должное врагу. Мужественному и искусному. Безрод глядел исподлобья и ждал. Брюнсдюр описал руками круг, воздел их над головой и зарокотал, будто струны гусляра…
