– Нелегко, – соглашаюсь я. – Не думал, что выживу. Но ты ведь хотела спросить что-то другое, я прав?
Рия кусает губы, заправляет каштановый локон за ухо.
– Ты принес смерть целой расе, – задумчиво говорит она наконец. – Не боишься, что этот груз для тебя станет невыносимым?
– Какой там груз! – излишне бодро отмахиваюсь я. – Я ведь уничтожал зло!
– Разве можно отделить одной линией день от ночи? – чуть усмехается она. – Ты уверен, что уничтожил именно зло?
– Думаешь, я не прав? – удивляюсь я. – Не погуби я овров – они убили бы нас!
– Но ты ведь не знаешь этого точно, ведь так?
– Но…
– Ты смог бы выяснить это, лишь дав оврам возможность выжить. Ты мог бы уничтожить того, кого они боялись. Страх – тот фактор, который может иногда стать решающим. Отношения землян и овров все равно бы необратимо изменились, уничтожь ты Изначальных. Но ты не дал шанса. Пошел по легкому пути. В одиночку решил, что целая цивилизация недостойна жизни!
– Эта цивилизация достойна гибели, – возражаю я. – Это разные вещи. За все, что овры сделали с людьми, они были достойны смерти. Не нужно со мной спорить, я знаю, что прав!
– Я чувствую, что ты надломлен, Сергей! – Рия откидывается в кресле и с интересом смотрит на меня. – Еще несколько ударов – и тебя сломают, ты станешь животным.
– Я всю жизнь надломлен, – опускаю голову я. – С самого рождения на мне проверяют разные виды оружия…
– Это печально…
– Куда уж печальнее! Цена за то, чтобы долететь до звезд, для меня всегда была высока…
Я машинально потираю шрам на скуле.
– Жестокие звезды, – кивает Рия. – Только не они виноваты во всем. Люди гораздо безразличнее и жестче. Из тебя почти сделали машину для убийства, Сергей! У них ведь это может и получиться!
– Да что ты знаешь! – смеюсь я. – Ты же певица! Песни поешь!
– Ты ошибаешься. Я многое знаю, и многое знает меня. Хочу дать тебе один совет.
Рия начинает говорить словно прорицательница. Это, по меньшей мере, странно…
– Что за совет?
– Ты когда-нибудь любил?
Я сомневаюсь, стоит ли говорить ей. Сержусь. На нее и на себя.
– Да, – все же решаю ответить честно.
– А можно узнать, как звали ту, которую ты любил?
– К чему все это? Мне начинает надоедать этот пустой разговор!
– Просто ответь, прошу тебя!
– Хорошо. Ее звали Наташа, – говорю я, и ушедшая вглубь тоска накатывает с новой силой. – Довольна?
– Наташа, – повторяет Рия. – Мне нравится это имя. Почему ты не с ней? Что-то случилось?
Так ведь и знал, что она это спросит! Но врать я не люблю, придется отвечать как есть.
– Она пошла по другому пути, – зло бросаю Рие. – Да и с самого начала любовь была неразделенной…
– Неужели? – удивляется собеседница. – У тебя же талант влиять на других!
– Нет у меня такого таланта, – говорю я и внезапно понимаю интересную вещь. – Зря ты об этом спросила. Любовь – дурацкая вещь. Это фальшивая уверенность в том, что ты полностью узнал предмет обожания! Это опасная вера, что твоя любимая девушка действительно имеет те качества, которые ты ей приписываешь! Любишь ведь не самого человека, а некий образ. И образ этот плетешь в своем сознании из отрывочных впечатлений, добавляя что-то свое, какие-то ноты и краски из своего сердца. Ну, а потом примеряешь полученную идеальную картинку на объект своей любви…
– И что происходит?
– Ничего! Образ не подходит! Сначала стараешься не замечать торчащие из-за этой вот проекции разные детали, потом понимаешь, что таких деталей куда больше, чем того, что совпадает с придуманным тобой образом.
– И?
– И разочаровываешься. Разочаровываешься каждый раз, когда замечаешь очередное несоответствие!
– Так и произошло, да? – голос девушки исполнился сочувствия. – И что же ты сделал?
– Самое разумное, на мой взгляд. Я перестал видеться с Наташей. Оставил в своей душе только тот образ, который люблю. И больше никого не впускал в эту часть своего сердца.
– И она до сих пор там?
– Наверное, – я потираю подбородок, – сейчас время бежит так быстро, события развиваются так стремительно, что нет времени на воспоминания и любовь…
– Тебе нужно освободить это место. Найди себе женщину. Найди себе друга. Не оставайся один на один с собой.
– Почему?
– Если будешь один – превратишься в машину. Звезды примут новую жертву.
– Какую жертву?
– Думаешь, овры были последними? Думаешь, в галактике больше нет тех, кого люди хотят уничтожить?
Я нервно сглатываю.
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что этого добивается СВ. Полное подчинение своим интересам!
– Откуда ты знаешь о СВ и о том, чего они добиваются?
– Я знаю, – смеется Рия. – Приготовься к новым ударам, Сергей. Твои испытания еще не закончились! Дальше будет еще сложнее. И ко всему прочему тебе теперь придется слушать голос совести. Он будет говорить с тобой длинными ночами, станет убеждать в том, что ты пропустил нужный выход. Никто не вправе убивать целую цивилизацию! Никто не вправе думать, что понял целую цивилизацию за один день!
– Ты сама говоришь, как моя совесть! – усмехаюсь я, но усмешка выходит искусственной, жалкой.
– А я и есть твоя совесть! – громко отвечает Рия.
Ее очертания начинают расплываться, и без того бледная кожа девушки становится почти прозрачной, глаза превращаются в черные бусинки, количество их увеличивается вдвое…
Секунду спустя передо мной уже возвышается овр. А две секунды спустя я просыпаюсь.
– Когда же эти сны прекратятся! – Я, моргая, уставился на солнечный луч, бьющий через окно.
– Кошмар? – участливо поинтересовался знакомый голос.
Я сел на койке и огляделся. Так и есть – в палате стоял Председатель, а рядом с ним прислонился к стене прорицатель Шамиль.
– Так вот кто виновен в моих кошмарах на сей раз! – сказал я вместо приветствия. – Будете меня судить?
Я давно готовился к этому разговору, ждал визита Председателя с тех пор, как пришел в себя. От меня хотели одного, а я сделал другое. Мы с майором нарушили приказ и разом уничтожили всех овров, вместо того чтобы стереть с лица земли рыночников. Теперь я считал свой поступок ошибкой, но уничтожение рыночников стало бы еще большей ошибкой. Во-первых, скорее всего, погибли бы все люди на Земле вообще. А во-вторых, убивать себе подобных – это маразм. Именно эти вещи я и готовился втолковывать сейчас Председателю.
– Хотели было тебя наградить, – развел руками толстяк, – но, увы, секретность. Никто не должен знать, что на самом деле произошло!
Я часто заморгал. Ничего не понимаю!
