– Ну, так вот, берсерки зовут его Белым Путем… Я пойду, а?
– Как это – пойду? – возмутился Годинович. Олькша, которому Волкан не перевел еще последних слов Ульриха, и то недовольно замычал, хватая гребца за рукав.
– Что такое Белый Путь?
– Так вы что, ничего ни знаете о берсерках? – Уле удивился, так что даже мотнул головой, точно вытряхивая из нее осколок сна или наваждения.
Ладонинские парни потупились. Нет, конечно, о незнающих страха и боли берсерках, о славных варяжских воинах, способных сражаться, даже лишившись руки или ноги, они слышали и не раз, но что такое Белый Путь, было им неведомо.
– Йохо! – поразился Уле: – Какие же вы дремучие, венеды!
Чтобы лишний раз не злить Ольгерда, эти слова Волькша переиначил. Получилось что-то вроде: «так давайте расскажу». Рыжий Лют с воодушевлением закивал головой, чем привел Уле в полный восторг. Еще никто на его веку так радостно не соглашался с обвинениями в дремучести. Ох, и чудные же эти Ильменьские парни.
– Ну, ладно. Слушайте то, что знает в Гётланде каждый сопляк, – снисходительно молвил он: – Когда викинг выбирает путь берсерка, он начинает перед битвой есть грибы.
Как и догадывался Волькша, речь шла не о подосиновиках или лисичках, а о тех лесных грибах, что обычно нещадно избиваются палкой или давятся ногами – о поганках. К своему великому разочарованию парни узнали, что бесстрашным и незнающим боли берсерков делали… мухоморы. Венедам и в голову не пришло бы различать эти грибы по породам. Поганка, она, как на нее не взгляни, остается поганкой. Варяги же, как оказалось, распознавали пять видов мухоморов. Из них использовали два. Первый послабее – для тех, кто только вступил на путь «бесстрашного воина» и перед боем желает усмирить свой страх. Второй позабористее – для тех, кому первый уже не помогал, для тех, чьи боевые раны ныли день-деньской, а страх перед новой болью преследовал в ночных кошмарах.
Но если волею судеб берсерк, пристрастившийся к «сильным грибам», оставался жив дольше своих попутчиков на пути бесстрашного война, то ему уже не помогали и они. Боль и страх разъедали тело берсерка, как черви. И тогда страдалец волей-неволей начинал жевать Черную ночь. Что это за гриб не понял даже Волькша, хотя, скорее всего, это Ульрих плохо его описывал. Неказистая поганка даровал берсерку полное облегчение и забвение боли, но делала его безвольным и жалким.
Закончить жизнь таким бесславным образом берсерк не мог. Не для того он прошел через столько битв, чтобы подобно простым бондэ оказаться не в зале Одина, а в царстве Хель. И чтобы этого не случилось, бесстрашному войну не оставалось ничего другого, кроме как стучаться в ворота Валхалы. Именно они, берсерки, вознамерившиеся всенепременно попасть в дружину Одина, и были теми безумцами, которые повергали врагов в ужас и смятение. Именно они продолжали биться, стоя на единственной уцелевшей ноге, размахивая билой в одной руке, а другой придерживая требуху, выпадающую из вспоротого живота. Но для того, чтобы совершить сей подвиг, о котором из поколения в поколение будут петь скальды, воин Одина должен был принять Белый Путь. Этот гриб выжигал из берсерка все, что мешало ему сражаться, все, что в нем было человеческого, и к своему небесному господину тот попадал, даже не заметив собственной смерти.
Уле закончил свой рассказ о Белом Пути, произнося слова распевно, точно скальд. Его лицо при этом светилось благоговейным восторгом.
– Хогланд – одно из двух мест, где можно найти Молоко Ёрд. Сделать это очень непросто, но берсерк, который намерен стучаться в двери Валхалы, всегда завещает свою долю последней добычи тому, кто даст ему нужную меру Слез Нанны. И горе шеппарю или ярлу, который не выполнит предсмертную волю бесстрашного воина. Теперь вам понятно?
Парни буркнули, что им все про этих хваленых берсерков понятно, и через мгновение Ульрих уже бежал со всех ног к прибрежному лесу.
Полнолуние девяти волхвов
Волькша так и не понял, почему Рыжий Лют раскис. Его внезапной озлобленности и раздражительности Годинович находил только одно объяснение: не иначе, как Ольгерд Хорсович в своих молодецких мечтах вожделел прославиться на поле брани не меньше, чем великие берсерки, о которых пели не только варяжские скальды, но словенский баяны. На поверку же вышло, что мужество, отвага и воля к ратным подвигам черпались его кумирами не из глубин неистового сердца и крепости тела, а из добровольной потравы, из поганой одури, которой они себя пичкали перед боем… Вот и набычился Олькша, как постреленок, который ждал-пождал заветного гостинца, а тот оказался черствым пряником.
Волькше совсем не хотелось, выслушивать злобный, но пустой брех Рыжего Люта, и потому он предложил пока не стемнело забраться на вершину самой высокой горы Хогланда. Снизу казалось, что сделать это будет не сложно. Волкан искренне надеялся вернуться на берег до наступления темноты. Однако Олькша, чего, сказать по правде, и ожидал Годинович, лезть в гору отказался, а принялся язвить над приятелем, дескать, того тоже обуяла жажда мзды, и он навострился за поганками.
После этой размолвки Волкан двинулся к горе с чистой совестью и недобрыми мыслями о том, почему же великий Велес так поскупился Олькше на разум. Видать в тот день, когда родился Рыжий Лют, господин волхвов пировал в чертогах Перуна Сварожича и спьяну вложил сыну ягна коровьи мозги.
Однако стоило Волькше войти под сень сосен, как вся его злоба сгорела, точно пух одуванчика в пламени кузнечного горна. И вместо нее вернулось то неописуемое, опьяняющее чувство, которое Волкан испытал еще на драккаре, когда увидел Хогланд впервые. Это было похоже на какие-то младенческие восторги. Так он чувствовал себя дитятей, когда отец подбрасывал его в воздух и ловил в свои огромные добрые руки. Потешно, но страшно, высоко, но безопасно. И хочется еще и еще.
Сосняк, что рос на побережье острова, вряд ли сгодился бы даже на балясы. Стволы были сплошь изогнутые, короткие, кроны – растрепанные, разлапистые. Но дальше от моря деревья становились рослее, стройнее, ладнее. Здесь они были похожи на те сосны, что высились на взгорках возле Ладони, но что-то все же отличало их от обычных сосенок. То ли цвет коры у них был необычный, медовый, то ли иголки длиннее, то ли источали они более густой смолистый запах.
Волькша так увлекся разглядыванием сосен, что даже позабыл, куда направлялся.
И тут невдалеке сломалась под чьей-то ногой ветка. Парень обернулся, ожидая увидеть кого-нибудь из Хрольфова манскапа. Но то, что он узрел, выбило из него безмятежность почище доброй оплеухи. Ниже того места, где стоял Волькша, один за другим шествовали девять человек. Они шагали молча, уверенно, явно зная, куда держат путь, но при этом весьма не быстро. Такая неторопливость объяснялась тем, что в руках у каждого из них… был камень размером с лошадиную голову. Впрочем, не у всех. Последний путник шел налегке.
В первое мгновение Волькша подумал, что это ратари. За спинами у них виднелись круглы щиты, а сбоку из-за пояса торчали короткие копья. Но стоило ему присмотреться повнимательнее, и щиты оказались бубнами, а копья – посохами. Странно было видеть колдовские палицы не в руках, а за опоясками волхвов, но нести тяжеленный булыжник в одной руке, а посох в другой, они едва ли смогли бы.
Впрочем, на тех белобородых старцев, что постоянно навещали в родимой Ладони Ладу-волхову, путники были очень-то не похожи. И различие было даже не в том, что эти волхвы были вовсе не стары. Их одеяния поразили Волькшу до остолбенения. Венедские волхвы, носили длинные рубахи, подпоясанные кожаной косой, а то и золотой цепью, толстые накидки из шерстяного тканья и берестяные короба через плечо. Эти же были облачены совершенно иначе. Особенно первые восемь, те, что несли тяжеленные камни. Их тулова укрывали меховые мешки по колено с дырками для головы и рук. На поясах у них красовалось множество ниток унизанных мелкими черепами, зубами, ушами, лапками, хвостами и тому подобными колдовскими побрякушками. Головы их венчали диковинного вида шапки. Меховое одеяние девятого волхва укрывало его до самых пят и было похоже на шубу с огромным запахом. Его лицо было скрыто еще одним мешком с прорезями для глаз. Его плечи и грудь украшали всевозможные бусы и обереги, разнообразие и богатство которых затмевало все, чем могли похвастаться первые восемь ведунов. По всем признакам последний в веренице был первым по старшинству.
Годинович, как завороженный, взирал на неведомых волхвов. Когда одни из них, точно почувствовав взгляд парнишки, обернулся, Волкан едва успел схорониться за камнем. Припадая к земле, он все же разглядел, что на голове волхва была не вовсе шапка, а кусок волчьей шкуры вместе с мордой. Что там
