В то время как из сосуда испил восьмой волхв, из-за моря встала полная луна и озарила Явь бледным светом Навьей мудрости.
Волхвы издали долгий приветственный клич ночному светилу, от которого по телу Волькши побежали уже не просто мурашки, а самый настоящий священный трепет.
Далее, продолжая петь, кудесники обхватили сосуд левыми руками, а правыми поочередно бросали туда по малой толике каких-то зелий. Каково же было изумление Волькши, когда при свете восходящей луны он заметил, что над кувшином закурится легкий дымок.
Едва это произошло волхвы, перевернули содержимое сосуда на хворост и тут же отскочили в сторону. Они едва успели увернуться, – пламя взметнулось выше человеческого роста. Но бушевало оно не долго. Вскоре костер горел уже как обычно, а вот дыма от него было неимоверно много. Стрибожичи в эту ночную пору почивали где-то в дальних краях, да и Ньёрд, перетрудившийся за последние дни тоже отдыхал вдали от Хогланда, так что воздух над священной горой был неподвижен, как вода в болоте, и чад от чародейского костра быстро окутал вершину горы и начал медленно стекать вниз по ее склонам.
Стоило Волькше в один раз вдохнуть колдовского угара, как сердце его бешено забилось, на глазах выступили слезы, в ушах точно вспухли вербные почки, а руки и ноги стали неуклюжими, как пеньковые веревке. Бежать не было никакой возможности, так что Волкану оставалось только сползти вниз по каменному уступу, за которым он прятался, и ждать, чем все обернется. Его не удивило бы ни помутнение рассудка, ни потеря памяти, ни даже сама смерть. Он сам себя наказал за неуемное любопытство, когда решил последовать за волхвами и стал соглядатаем их таинства.
Но худшего не произошло. Волькша через силу сделал еще несколько вздохов, и сердце угомонилось, глаза проморгались, а конечности вновь стали послушными. Вот только слух и зрение стали такими проницательными, что каждый звук ночи, каждый блик луны на глади умиротворенного моря вонзался Волкану холодной иглой в висок. Так что, когда с вершины горы вновь раздался гомон бубнов, клекот камней и протяжное пение волхвов, Волкану показалось, что весь мир подпрыгивает и топочет босыми пятками по священному кругу неведомого капища.
На этот раз звуки тайного песнопения не просто завораживали и влекли, заключенному в нем призыву невозможно было противостоять, а жар его рокота заставлял вздрагивать и трепетать самые сокровенные закоулки Волькшиной души и тела.
И Годинович, как привороженный, вернулся на прежнее соглядатайское место и впился глазами в происходящее на вершине.
А там волхвов вновь стало девять.
Верховный кудесник, в отличие от остальных, был по-прежнему облачен в меховые одежды и наголовный мешок с прорезями для глаз. Он ходил вокруг костра от одного волхва к другому. Пляска того, к кому он приближался, становилась яростнее. Плясун начинал кружиться так, что косы летали вокруг него, точно развеселые отроки на ярмарочном колесе, а бубен в его руках скакал и пел так, словно в него вселился буйный дасуня.
Обойдя всех кудесников, девятый волхв обернулся к костру. Его движения были медлительны, точно он недавно проснулся и еще не совсем вернулся из Нави. Но постепенно неистовое возбуждение, которое звучало в песне древнего обряда, передавалось и ему. Он начал пристукивать в свой, украшенный диковинными рисунками бубен. Перестуки плясунов и старшего волхва напомнили Волькше разговор вновь пребывшего гостя с изрядно подгулявшими трапезниками. Гость задавал вопрос, а в ответ слышал множество разных шуток, баек и просто бессвязного лепета.
Но вот священная ярость таинства захватила и верховного чародея. Его бубен запел вместе с остальными. Его ноги выделывали коленца не хуже прочих. Вот только стан его извивался иначе, не так кряжисто и угловато, как у других.
Наконец, когда спины восьми плясунов заблестели от пота, старший волхв замер возле костра. Его рука спрятались в прорезь одежды и достала из недр мехового мешка небольшой берестяной кошелечек.
Узрев его, остальные волхвы издали тот же крик, что и при восшествии Луны. Казалось, человек не может извлекать из бубна еще больше звуков, чем это делали служители неведомых Волькше богов, но в тот миг, когда верховный чародей бросил в огонь свою лепту зелья, бубны не просто запели, они заголосили, как и сами волхвы.
Береста принялась быстро. Порошок высыпался из него и заиграл искрами на углях. Прошло несколько мгновение в чудовищном гаме бубнов, камней и заклинаний, и от костра во все стороны поползла плотная низкая пелена серого, как мышиный мех, дыма.
Восемь волхвов повалились наземь.
Девятый остался стоять, скрадывая тишину неспешным постукиванием в свой узорчатый бубен.
Когда струйка ворожейского дыма коснулась его ноздрей, Волькша ощутил такой небывалый прилив мужских сил, что сам поразился безумию, разгоревшемуся у него в микитках. Десятки мимолетных женских обнажений вспыхнули в мозгу жесткими искрами и осыпались вниз живота, прожигая на своем пути колодцы, ноющей боли. Ярче и дольше всех горело воспоминание о Кайе… Кайя, Кайя, Кайя! Сумел бы Волькша не превратиться в насильника-Ольгерда, оголись Кайя перед ним сейчас… Сгинь, похоть, сгинь!
Борясь наваждением, Волкан не сразу заметил, что поднявшись с земли, восемь волхвов направились к алатырю-камню, возле которого образовали живую лестницу. Теперь над святилищем звучал только один бубен, подрагивавший в руках верховного кудесника. Звук его был нетороплив, но что-то томительное, скрытое о поры, слышалось в его задумчивом напеве.
Человек, укрытый с ног до головы шкурами неизвестного Волькше зверя, медленно приблизился к камню и взошел на него по телам своих прислужников. Как только он ступил на камень, живая лестница распалась, и кудесники встали вокруг морены,[103] каждый над принесенным им валуном. Они обхватили руками бока алатыря-камня и замерли в ожидании.
Теперь в таинстве настал черед волхва на камне исполнить свою пляску. Он ударил в бубен и изогнулся так, точно у него в спине не было хребта. Меховой мешок с прорезями для глаз упал с его головы, и обнажил… длинные золотистые волосы. Когда же верховный кудесник выпрямил стан, шкуры, укутывавшие его, распались и обнажили… прекрасное женское тело!
От нахлынувшего мужского желания Волькша, прятавшийся на расстоянии десяти или даже больше шагов от священного круга, и тот впился ногтями в каменный уступ. Что же говорит о восьми волхвах обступивших огромный камень. Их руки затряслись. Бугры напрягшихся мышц заходили ходуном под кожей.
А женщина на камне вновь ударила в бубен, тряхнула золотистыми волосам, доходившими ей до колен, и начала свою часть обряда. Все что она делала, каждое движение ее белого, как молоко тела, каждый взмах волос, каждый удар бубна, который она держала над головой, от чего ее высокая грудь и плавный изгиб бедер, был еще желаннее, отдавался в Волькше невыносимыми приливами похоти. Годиновичу казалось, что еще немного, и он закричит от боли, что дыбила его мужской жезл и горячим свинцов наполняла мошонку.
Люди возле алатыря встречали каждое ее движение утробным рыком. А поскольку пляска ворожеи становились все быстрее и все зазывнее, то вскоре вершину горы оглашал слитный и свирепый вой, заслышав который даже самый грозный из великанов, предпочел бы держаться подальше от этих мест.
Волькшу трясло. Его рот раскрывался сам собой, но ему каким-то чудом еще удавалось удерживать крик в горле. Мгновения текли медленно, как цветочный мед, и в то же время быстро, как летящие с неба грозовые капли. Из-под его ногтей выступила кровь. Но даже эта боль не в силах была унять чудовищные страдания, которые доставляло Волкану его же мужское достоинство. Оно казалось ему таким огромным и горячим, что вот-вот должно было расплавить уступ, за которым он прятался.
А чародейка на алатыре не унималась. Чего она хочет от этих восьмерых несчастных волхвов? Казалось еще немного и кожа у них на теле расползется от напряжения на лоскуты.
Волькша поймал себя на мысли о том, чтобы хочет спрыгнуть вниз, в кромешную тьму каменистого склона, только бы прекратить эту муку, но тут он узрел то, что заставило его позабыть даже боль внизу живота. Если бы ему раньше сказали, что восемь человек голыми руками могут поднять камень в пять обхватов шириной и в человеческий рост высотой, он бы искренне посчитал рассказчика законченным вруном. Но при свете полной луны, в тайном капище на вершине гранитной горы он видел это собственными
