l:href='#n_186'>[186] Лелем[187] и Полелей.[188] Противно мне быть повязанным с тобой одним срамом.
– Тебе не надо на мне жениться, – успокоила его Эрна: – Фольков берут не для этого.
– Сколько еще раз говорить, что ты – не фолька, – внезапно окрепшим голосом упрекнул ее Волкан: – не будь тебе мужний дом узилищем, я бы и не подумал увозить тебя с Одры.
При этих словах Эрна поникла окончательно.
– Ты чего? – унял голос Волькша.
Эрна молчала совсем как на сторожевой башне Хохендорфа в ту ночь, когда Волькша вытянул из нее откровения про ужасы ее семейной жизни. И, совсем как тогда, Годиновичу понадобилось все его красноречие, чтобы, в конце концов, ругийка сказала:
– Выходит, ты меня пожалел. Спас убогую от мучителей, а куда деть так не решил. Так я и знала, что я для тебя не хороша. Не люба. Оно и понятно: траченное яблоко рот не льстит…
– Не говори так, Эрна, – попросил Волькша: – Я ж потому и рвал жилы, строючи этот дом, что я и помыслить не могу нежить тебя при сторонних людях да под чужой крышей. Потому как ты для меня, как есть, Леля– желанная.
Волькше и самому было неведомо, откуда в нем берутся все эти слова да еще на ругийском наречии. Не иначе Полеля ему их в уста вкладывал:
– Эрна, радость глаз моих, сладость сердца моего, – отбросив все сомнения, продолжил Волкан. Он подошел к ругийке и поклонился. От смущения молодая женщина тоже поднялась со скамьи: – Я ночи напролет снами о тебе маюсь. День-деньской только о тебе и думаю. Были б мы сейчас на Волховской земле, обженила бы нас Лада-волхова по доброму венедскому чину. Связала бы нас так, что не разлей вода, не раздели огонь… Только далеко она, Лада-кудесница… Не очень хорошо я ее свадебный обряд помню. Да делать нечего, попробую сам его совершить… Если, конечно, ты, Эрна согласна стать мне любимой супругой и верной женой?
Васильковые глаза ругийки наполнились огромными слезами, а на лице зажглась самая счастливая улыбка из всех, которые Волькше довелось видеть в жизни.
– Светлый муж Варглоб Ильменьский, нет мне счастья большего, чем стать твоей женой и быть тебе в услужении и в горе, и в радости до конца своих дней, – ответила она, и в свою очередь поклонилась Волкану, но потом не сдержала нахлынувших чувств, шагнула вперед и обвила его шею руками…
Странный это получился обряд. Венедские слова и боги мешались с ругийскими, и все они были обильно подслащены поцелуями. Иногда лобзаний становилось там много, что жених и невеста забывали о заветных словах, которые надлежало говорить, и начинали все снова, только для того, чтобы опять утонуть в ласках и нежности. Ни на одной свадьбе не было так мало гостей и так много клятв. Того, что наобещали друг другу Волкан и Эрна, хватило бы на сотню жизней. Но даже священные слова и те разжигали в молодоженах кровь.
В эту ночь они возлегли на ложе в новом доме полные страсти и сознания того, что брачные узы их теперь нерушимы. И вскоре свет сознания потух у них в головах, уступив место самому горячему и нежному из всех огней мира.
Бергертайлеры
Сколько не напрягал Волькша свою память, а такого солнечного и радостного утра он никак не мог вспомнить.
Проснувшись, он долго лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь запахами, которые источало тело Эрны, теплом и гладкостью ее кожи, мягкостью груди и живота, коими она прикасалась к нему. Ему хотелось, чтобы это тихое счастье длилось бесконечно, но надо было вставать и обустраивать дом, дабы это счастье угнездилось в нем на веки вечные.
Волкан открыл глаза, и ему показалось, точно Вышни всю ночь отмывали Явь от всяческой скверны: кривды и скорби. Он бы не удивился, если бы за стенами его дома им с Эрной открылся лучезарный Ирий.
– Доброе утро, мой ненаглядный, – прошептала ему Эрна в самое ухо: – Я давно проснулась, но все ждала, пока ты откроешь глаза, чтобы сказать тебе, что это самое доброе утро в моей жизни.
И волна неистовой нежности накрыла их, точно прошлой ночью они не предавались любви бессчетное число раз…
Солнце почти добралось до зенита, когда они смогли выбраться из постели.
– Надо бы сегодня устроить пир… – не слишком уверенно сказал Волькша.
По всем обычаям свадьба без гуляний – не свадьба. Однако, зачем им, уже связавшим друг друга всеми возможными клятвами и вкусившим сладости супружеских утех, праздновать это задним числом? А вот привадить шумным застольем домашних духов надлежало всенепременно. Без покладистого домового в доме полно сквозняков, да и скотина чаще хворает. Без заботливого овинника припасы начнут ни с того, ни с сего портиться, а без задобренного банника того и гляди угоришь в парной или ошпаришься. А как же их всех заманить, ежели не шумной пирушкой?
На том и порешили, что созовут гостей как бы на новоселье, а заодно молчком отпразднуют свою свадьбу, все равно варяги в венедских обычаях не сведущи, и, стало быть, просто придут набить животы угощениями.
Весь день Эрна хлопотала над стряпней, а Волькша сооружал стол. Не так то легко оказалось принять в пустом доме без трех тридцать человек прожорливой руси. В Ладони на такую беду можно было пойти по соседям и насобирать застольной утвари, но Бирка – не Ладонь. Нравы варягов часто удивляли Волькшу не лучшим образом. Однако, невзирая на все возражения Фриггиты, Хрольф расщедрился и ссудил Каменного Кулака посудой, и чашами. Большой котел Волкан взял с драккара, а кабана купил втридорога у одного зажиточного шеппаря.
Под вечер шумная толпа гребцов во главе с племянником Неистового Эрланда собралась в светелке Волькшиного дома. Хотя дом-гриб вырос на их глазах, викинги искренне дивились небывалой выдумке Волкана. Особенно их поразила бездымная печь и то, что в горницу можно было попасть только из нижней клети.
– Эй, Кулак, ты еще дверь сделай лежачую! – пошутил Ёрн, на что Волькша просиял лицом: как же эта мысль не пришла к нему в голову? Ано и правда, если перекрыть вход с лестницы, так, почитай, зимой куда как теплее будет, да и скотиной не так пахнуть станет.
Не иначе, как Ольгерд наскреб в своей рыжей голове варяжских слов и намекнул гребцам, а, может, и у свеев было такое в обычае, но все гости, даже Эгиль Скаллагримсон, пришли на новоселье с подарочками. Однако на этом схожесть обычаев закончилась. Под крики skеl[189] русь опрокидывала в глотки чаши с хмелем и уплетала все, что можно было разжевать.
Однако все венедские новосельские обряды варяги исполнили с радостью и детской готовностью. Они выпили за Мать Сыру Землю. По ошибке пожелали сто лет жизни Даждбогу и Ярилу. Осушили до дна за Долю и Дида. Кинули под стол по кусочку для домового, швырнули щепотку через правое плечо для овинника, плеснули через левое плечо последнюю каплю из чарки для банника. Узрев краем глаза, как стараниями гостей увазгался струганный настил прясла, Волькша от души укорил себя за то, что не удосужился укрыть пол соломой, но раз хозяин дома просил сорить, так уж варяги засорили на совесть.
Когда Олькша узнал, что Волкан в его отсутствие топил баню, то осерчал люто, но, получив разрешение впредь попользовать баньку по своему усмотрению, обиду простил и вместе с варягами горланил: «Ja mo han leva en hundra de еr!».
Словом новоселье получилось на славу. И если бы не похотливые взгляды, которыми гости обмусоливали Эрну, Волькша пребывал бы в полном хозяйском счастье. А так ему то и дело приходилось хмурить брови, а порой и стучать кулаком по столу, когда Хрольфовы люди намеривались распустить руки.
– Ты что, Варг? – непослушным языком спросил Кулака шеппарь: – Приходи ко мне и хоть на смерть затискай моих фольков.
Застолье огласилось неистовым смехом. Все знали, что в доме Хрольфа прислуживают две сумьские старухи, которых в свое время никто не захотел покупать.
– Эрна – не фолька! – рявкнул Волькша.
Варяги притихли.
