Целитель сосредоточенно поскрёб нос и оглянулся на подошедшего наёмника.
– Что-то мне подсказывает, хозяин, что придётся вон в той рощице заночевать. Солнце почти село, и городские ворота вот-вот закроют, так что не поспеем. В город только утром попадем, а на глупых девок надёжи нет.
Девушки пошептались, одна пугливо покосившись в сторону более старших женщин, равнодушно продолжающих работу, метнулась к стогу сена и вернулась с узелком.
– Возьми, красавчик. – Она кокетливо стрельнула большими, как у лани, глазами в целителя, взглядом огладила ладную фигуру. – Кров над головой предложить не можем, но и голодными не оставим.
Русак радостно вцепился в узелок и сунулся туда носом.
– Ой, да тут настоящее богатство! Спасибо, милая. Чем же тебя отблагодарить?
Девушка хихикнула, прикрываясь ладошкой, склонилась к нему и шепнула:
– Нынче ночью приходи сюда, вот и будет благодарность.
– Хе, – осклабился целитель, – непременно, милая.
– Не проспишь?
– Как можно красавица!
Маленькая рощица гостеприимно дала приют уставшим путникам. Сумрак – глашатай ночи – медленно входил в рощу, цеплялся за раскидистые ветки, теснил дневной свет.
Марк издали почувствовал свежесть воды и направился прямо к ручью. Прозрачные воды струились по камням, омывали крупные валуны, заботливо несли соринки и листья.
– Хорошее место для привала.
Русак растянулся на мягкой траве с блаженной улыбкой, раскинул руки и затих, впитывая силу земли.
Наёмник давно перестал надеяться на самозваного слугу, который редко выполнял свои обязанности, и сам сложил костёр из сухих веток. Тут же возник змей и дыхнул струёй огня.
– Давайте-ка мне куропаток, – неожиданно сказал Русак. – Я сам их зажарю. А ты, хозяин, пока узелок развяжи – поглядим, что нам девушки положили.
Марк спрятал удивление и протянул дневную добычу, привязанную к поясу, и вскоре над поляной потянулся дразнящий запах жареного мяса.
И только путники расселись вокруг костра, предвкушая обед, послышались шаркающие шаги. Русак, разглядев пришедшего, досадливо сплюнул.
– Дозвольте погреться у огонька?
В свете костра появился высокий тощий старик. Серая потертая котомка выглядывала из-за сутулого плеча, почти сливаясь с такой же старой рубахой и куцыми штанами. В руке старик бережно держал гусли.
– Не приютите, люди добрые, одинокого странника?
Марк подвинулся и указал на свое место.
– Присаживайся, старче, угощайся чем богаты.
Старик благодарно кивнул, принял кусок куропатки и с аппетитом вгрызся в душистое мягкое мясо, пахнущее ароматными травами.
– Давно бродишь по дорогам? – спросил наёмник, когда старик выдохнул.
– Давно. – Странник огладил бороду и добавил: – Столько лаптей стоптал, что даже боги со счета сбились.
– Отчего ж хозяина не найдёшь? Ты ведь сказитель, как я погляжу. Плохие песни поёшь?
– Зачем мне хозяин? Я свободен, иду навстречу рассвету. А песни мои послушай.
Старик положил на колени гусли, такие же старые и повидавшие много дорог, как он сам. Провел тонкими пальцами по струнам, прислушиваясь к чистым высоким звукам. Запел сильным молодым голосом, будто и не было прожитых лет, что наложили отпечаток на лицо и худое изможденное тело.
Растекалась мелодия, уносила в волшебный мир, где не было ни смерти, ни горя, где в лесах без страха гуляли звери, а в густых ветвях щебетали птахи.
Марк смотрел на огонь, но видел хижину с чуть покосившейся дверью, низкий стул около жаркого очага. Тихо, размеренно жужжит колесо веретена, вплетаясь в голос Арины. Пальцы ведуньи ловко прядут нить, а в глазах пляшут насмешливые искорки. Защемило от нахлынувшей нежности, Марк встряхнулся, отгоняя видения.
Чем заслужил такое наказание? Или счастье?
Все ищут любовь, но, встретив её, настоящую, жгучую, отнимающую покой и сон, заменяющую весь мир, мало кто отваживается идти до конца, до последней точечки. Куда как проще отступить, поплёвывая через плечо, сберегая покой и сон. Но находятся безумцы, что спешат за мечтой, оскальзываясь, падая, раздирая душу в клочья, но снова поднимаются с отчаянной надеждой на удачу.
Уже и голос певца умолк и гусли уснули, а слушатели не смели пошевелиться, чтобы не разбить звенящую надежду на счастье, не вспугнуть что-то сладко-мучительное в душе.
Долго над поляной витала тишина, пронизанная тоской и надеждой.
– Славно пел, гусляр. Так-то душу разбередить! – кашлянув, сказал Русак.
Старик усмехнулся, разгладил широкой мозолистой рукой серую, словно в дорожной пыли, бороду. Улыбка вышла слабой, будто дуновение ветерка в знойный день.
– Если б нашёл хозяин, – заметил Русак, – он бы тебя на золоте кормил. Неужели слаще просить подаяния и перебиваться случайными кусками?
– Слаще. Мои песни принадлежат всем, – виновато отозвался сказитель и добавил: – Наказание на мне. Нигде приюта найти не могу. Однажды сказанное слово вон как отозвалось, однажды спетая песня не понравилась богам. Вот и хожу теперь по дорогам, ищу того, кто поможет вернуть покой моей душе. Говорят, есть на свете люди, чьи души чисты, как утренняя роса, через них боги истину в мир несут.
– И что же? – перебил Русак. – Не встретил ещё таких?
– Нет. У людей свои заботы, – уклончиво ответил старик. – Но я не жалуюсь. У каждого дорога своя. А мне дальше идти нужно.
Сказитель поднялся легко, словно недолгий отдых подарил силу и молодость изможденному телу.
– Подожди хотя бы рассвета, – попытался удержать целитель. – Куда спешишь?
– Не должен певец засиживаться на одном месте, врастать корнями. Мир вам, люди.
Он неслышно отступил во тьму и будто растворился в ней.
– Спать пора, – прервал молчание Марк. – Завтра поутру в город пойдём. Одна беда: денег у нас осталось мало – три медяка.
– Ну, это не беда, хозяин, – усмехнулся Русак. – У меня ещё кое-что осталось из запасов.
– Сколько же ты утащил из замка?! – поразился Марк.
– Нам хватит.
...Серый сумрак зимнего дня. Крупные хлопья снежинок лениво кружили в полном безветрии, укрывая степь белоснежным покрывалом. Сухие стебли травы казались пятнами ржавчины или мазками небрежного маляра.
Марк поёжился, поднёс ладони ко рту в тщетной попытке согреть дыханием окоченевшие пальцы. Нахлынуло вдруг странное чувство полного одиночества, угрожая затопить сознание слепой паникой.
Прямо перед ним высился храм. Стены его сверкали в лучах восходящего солнца, словно украшенные россыпью алмазов.
Тишина, безветрие, мерное кружение снежинок и заснеженная степь от горизонта до горизонта. И он. Один. В легкой рубахе и домотканых штанах. Сапоги где-то позабыты, и босые ступни жжёт от прикосновения к ледяной корке.
Марк осторожно сделал шаг, болезненно сморщился. Рельеф оказался острым, словно бритва, и снег стал быстро окрашиваться кровью.
Над степью разнесся пронзительный скрип – ворота храма дрогнули и сдвинулись с места. Горгулья перед входом искрилась, укрытая снежным сказочным покровом, глядя на застывшего воина слепыми каменными глазами. Но наёмник помнил, как, оказавшись здесь в прошлый раз, видел эту тварь вполне живой!
В небольшом проёме сверкнул яркий свет, осветил стройную фигуру. Часто-часто забилось сердце. Марк
