Она кормила ученика куриной лапшой. Олег сидел за столом за компанию и пил чай.
– Вы, если чего, всегда знайте, что уж картошки-то мы вам привезем, – говорил Толя. – Время какое-то стремное настало. Всё впопыхах. То одно, то другое.
– А у тебя как дела? – спросила его Аня.
– Были тут всякие неприятные вещи, да вроде бы пронесло. Ведь, по правде сказать, я в школе книжек не читал. А тут – во! Каких две толстенных прочел! На две недели хватило. Одна – про морские сражения; другая – про Африку.
– Я всегда вам говорила, что читать интересно. – Аня стояла у окна, сложив руки на груди.
– Еще бы! – Толя доедал лапшу. – А так просто сидеть – через два дня тошно стало.
– Где сидеть? – не поняла Аня.
– Да ехали мы с Димкой на его машине возле рынка. Идут какие-то двое. Не наши! Не понравилось им, что мы близко ехали. И бац! Ногой по крылу. Ну, мы вылезли и поговорили. Потом оказалось, что они в больницу попали. А вечером нас наряд забрал. Вот я книжки и читал.
– А дальше как? – спросил Олег.
– Покамест мы там, это, с Димкой книжки читали, те двое в больнице лекарства сперли и вдарились в бега. Их потом по всему району ловили. Они, до того, как к нам задраться, телушку в совхозе стащили.
Толя прощался долго. Стоял в дверях, пригнув голову и повторял:
– Я вам, Анна Николавна, своей картохи привезу. Чего мне! Я тут раз в месяц бываю. С предприятия сюда часто машины гоняют.
Аня мыла посуду и говорила:
– Помню, придешь в школу, у крыльца все заплевать успели, а в коридорах даже девочки жутко ругаются. Я думала, буду им стихи на уроках читать, и они другими станут.
– Может быть и стали, – сказал Олег. – Почему бы и нет.
– Не знаю.
Вечер был ветреным и сырым. В конце аллеи фонари светили из белесой жижи тумана. Таял недавно выпавший снег, сходил с дорожек и с еще зеленых газонов сквера.
– Я здесь с бабушкой всегда гуляла, – говорила Аня. – Когда маленькой была – по полдня. С одной стороны до другой. Вот оттуда, от Пресненского вала всегда несся какой-то гул. Будто там что-то рушилось. А в той стороне, – она показала в сторону Звенигородского шоссе, – только звон трамваев. И как будто – с той стороны все плохо, а с этой – хорошо. И я всегда гадала – уйдет плохое или нет.
– А мне казалось – плохое – это пока мы еще не выросли. – Олег ступил чуть в сторону, обходя большую лужу. – А как мы вырастим – все исправится. Наверное, в детстве всем так кажется.
– Я об этом не думала. Мне часто тревожно бывало.
– О чем?
– О том, что дальше будет. Даже по ночам казалось, будто откуда-то с той стороны гул нарастает.
– Впечатлительная вы барышня.
– На то и барышни.
Борька отложил газеты на край заваленного книгами и папками длинного стола и посмотрел на Олега:
– Если бы люди не писали статей в газеты, осталось бы неизвестным, каким мусором у них головы забиты.
– Это ты по какому-нибудь поводу или в общефилософском плане? – спросил Олег. – И вид у тебя какой-то несобранный. Научный работник, знаешь, каким должен быть? Как артиллерист! Чисто выбрит и полон творческих замыслов!
– Я тут вчера расположил к себе одну даму. – Борька зевнул и откинулся в кресле. – Ну, и расположился у нее до утра. Лучше бы домой спать поехал. Терпеть не могу чужие диваны. Вчера еще в парке гуляли, и я ей руку на плечо положил. А теперь у меня плечо болит. Вот уж, действительно: время обнимать, а время – уклоняться от объятий. А на той неделе ездили к ней на дачу. Я печку топил. Правда, малость надымил. Хи- и! Она мне и говорит: «Все дрова сжег! Гиппократ вы эдакий!» Хи-и!
– Зато ты у дам – на хорошем счету, – заметил Олег.
– Мне один мудрый мужик говорил: к сорока пяти годам для нормального человека самым необходимым актом становится акт познания.
– Это ты к тому, что надо об установке поговорить? – спросил Олег.
– Не, это я просто так.
– Слушай, а зачем нас Ляшко вызывает?
– Ясно, что не к добру, – буркнул Борька. – Чем-нибудь да озадачит. Ой, как мне к нему идти не хочется!
Ляшко показал, чтобы они садились за большой стол, а сам прошелся по кабинету, скрипя паркетом, и невзначай проверил, плотно ли закрыта дверь. Уселся напротив и провел рукой по ежику седых волос:
– Ну, дело вот в чем! Варягов на наш институт не нашли. Не до нас, видно. Сегодня подписали приказ о моем назначении... А знаете, что ночью было?
– Что? – спросил Олег.
– В Минске эти трое подписали соглашение о ликвидации Союза.
– Ну, это еще ничего не значит, – ответил Борька.
– Не, союзные органы деморализованы и разгромлены. Да-а, кто бы мог такое подумать! А весной на референдуме сколько процентов за союз было? Семьдесят шесть? Вот вам и мнение народа! Эх, как тогда Брежнев ошибся. Уж какой был по молодости орел! Как в шестьдесят четвертом переворотом раскрутил! А такого дела не заметил. Зачем-то при себе Юрия Владимировича держал. А казалось, что мы это когда еще пережевали да выплюнули... Это все старое. А вот сейчас самая буза и пойдет. Вы меня поймите: я тут ненадолго. Тоже, в моем возрасте надо и честь знать. Но когда у нас здесь буза начнется, я с ней не справлюсь. Поэтому думайте и через пару дней ко мне с соображениями приходите.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В дом отдыха Олег поехал в середине марта догуливать неиспользованный отпуск. Весна была холодной. Не вовремя начались снегопады, и автобус пробирался от шоссе по чистому белому полю. За мостом начинался подъем на пригорок. Машина долго буксовала в рыхлом снегу. В конце концов, шофер заглушил мотор, отрыл дверцу и крикнул пассажирам, чтобы выходили и шли с километр пешком.
Пятиэтажное здание дома отдыха оказалось почти пустым, – все постояльцы размещались на двух первых этажах. В номере было промозгло и неуютно. Пришлось обогреваться рефлектором.
Катался по полдня на лыжах в густом еловом лесу, спал после обеда и листал по вечерам принесенные из библиотеки книги. На шестой день все это жутко надоело. Сидел в номере, бродил вокруг здания по единственной расчищенной дорожке и жаловался самому себе на жизнь. Горевал, что движется она ни шатко, ни валко, и что на работе ничего путного до сих пор так и не получилось, что после смерти родителей никого из близких не осталось, и что единственный на белом свете человек, кому хочется позвонить – это Аня.
В доме отдыха телефон-автомат не работал. Потащился за пять километров в соседнюю деревню, нашел почту и заказал телефонистке Москву. Почти час не соединяли. Сидел на скамейке и разглядывал объявления на стенах. Сильно пахло разогретым сургучом. В углу были сложены проштампованные жирными шоколадными печатями почтовые посылки в желтых фанерных ящичках. Телефонистка объявила, что номер в Москве не отвечает, а через пять минут почта закроется.
На улице стояла темень. Горели только два фонаря на краю деревни. В поле сильно дул ветер и неслась метель. Пробирался по еле различимой дороге и думал: может быть, это просто блажь, и быстро забудется и пройдет это желание позвонить сейчас именно ей.
На следующий день к дому отдыха покатили два красивых автобуса. Люди с дорожными сумками проворно кинулись в фойе. Поднялся галдеж. Кто-то пробовал командовать, куда и кому идти, но его не слушали. Олег пытался обойти толпу стороной. У лестницы его хлопнули по плечу. Обернулся и увидел Пашку.
– И ты тут! – выкрикнул Пашка. – А я тебя в автобусе не приметил. На семинар?
Олег объяснил, что здесь почти неделю и спросил:
