— Я научу тебя складывать буквы в хорошие, умные слова. — Люций сел на биселлу и усадил мальчика рядом. — А считать умеешь?
— До ста запросто!
— А дальше? До тысячи можешь?
— Смогу, да ведь столько барашков ни у кого нету. У Скрибония и то всего три сотни да с полсотни коз...
— Люций! — нетерпеливо вмешался старый Вителий. — Все равно его в школу нельзя. Хочет учиться, пусть годик у нас на кухне поработает, а там видно будет. Хочешь, Агриппа, жить у нас?
— Нет.
— Ах ты, чумазый, — возмутился Випсаний. — Благодари, благодари добрых господ!
— Нет!
— А я думаю, — Люций положил тонкую руку на жесткие вихры маленького пицена, — сегодня вы наши гости, а завтра, мой друг, отведу твоего сына в школу. Правда, отец, рубку мечом, метание дротика и строй он усвоит не хуже других, а счету и письму я его научу. К весне догонит товарищей. Пойдешь в школу?
Агриппа кивнул. Люций ему нравился все больше и больше. Нравилось, что трибун говорит с ним как с равным, как со взрослым умным человеком.
— Вы, наверное, проголодались с дороги? — Флавия улыбнулась и хлопнула в ладоши.
В атриум вошел страшный черный человек. Агриппа никогда еще не видел таких: и лицо, и руки, и ноги у вошедшего были черно-лиловые, а ладоши, как у мертвеца, синие, а когда он открывал рот, белели огромные зубы. Агриппа решил, что это пленный людоед.
— Пун, — распорядилась молодая хозяйка, — накорми наших гостей. — И, обращаясь к мужу, прибавила: — Дорогой мой, скоро закат, тебе надо лечь и выпить целебный настой.
Уходя, Люций виновато улыбнулся, точно прося прощения за свою болезнь.
II
Пун отвел гостей в кухню. Там вокруг огромной печи хлопотал целый рой поваров и поварят.
Усадив Випсаниев за большой каменный стол, где на другом конце толстая рабыня раскатывала тесто, Пун поставил перед отцом и сыном объемистую миску. От еды пахло вкусно и соблазнительно. Випсаний осторожно опустил ложку в замысловатое кушанье.
— Кушай, сынок, — тихо шепнул он сыну, — ты ж проголодался.
Агриппа не шевельнулся.
— Ай, ай, — покачал головой Випсаний, — разве можно так? Покушаем и попросим отвести нас на покой.
Но Агриппа сидел не шевелясь и рассматривал свои парфянские сапожки — отцовский трофей, привезенный из далекого похода.
Накормив пицен, все тот же Пун показал им маленькую каморку на верхней галерее, рядом со спальнями рабов. Там впритык к стене, чтоб не рухнуть, стояло колченогое ложе под старым, вытертым до дыр покрывалом.
— Вот тут и отдохнете, а завтра молодой господин твоего дикаря в школу отведет. Небось ждешь, что из него великий полководец выйдет? Ну, давай, давай. — Африканец с нескрываемой издевкой оскалился, и крупные белые зубы зло блеснули между мясистых лиловых губ.
Когда занавес, отгораживающий каморку от захламленной галереи, упал, Агриппа потянулся к своим сумкам.
— Папа, достань, что нам мама в дорогу собрала. Я есть хочу.
— А чего за столом чванился? — недовольно пробурчал Випсаний. — Дерзкий ты какой! Старик Вителий легионом командовал, а ты как ему отвечал?
— Уедем, отец!
— Как это 'уедем'? — возмутился Випсаний. — Вся деревня знает, я тебя в школу повез, а ты 'уедем'! Вернемся ни с чем — позору сколько будет!
— Ну и пусть!
— Как это пусть! Ох, Агриппа, не сносить тебе головы! Вот и благородный Скрибоний жаловался...
— Украсть меня хотели, а еще жаловались! И эти хороши! — Мальчик яростно сплюнул. — Ты его сыну жизнь спас, а он с тобой за одним столом есть не захотел. Ладно, у Скрибония я ел на кухне. Потому что понимаю — хозяин! Захочет — нас за долги с земли сгонит. А эти свиньи неблагодарные...
— Терпеть надо, терпеть, сынок! Мы — что? Мы — ничто. Был я легионер, центурион, а теперь калека хромоногий а ты еще дитя. Учиться тебе надо. Пойдешь в школу? — В голосе бывшего центуриона задрожали слезы.
— Пойду, отец. — Агриппа помолчал и неожиданно прибавил: — А Люций — хороший.
III
В школе было весело. Бегали, метали дротики, потом строились боевым порядком: малыши в первом ряду, на месте новобранцев, на шаг сзади в промежутках, как секундарии в битве, заняли места мальчики среднего отделения, а позади триариями быстро и слаженно встали старшеклассники.
Потом строй распустили, дети разбежались по своим декуриям и каждый десяток малышей декурион-старшеклассник повел купаться.
Агриппа раздеваться на народе не стал. Ополоснув лицо, отошел в сторону и с завистью наблюдал, как мальчишки, громко крича, с разбегу бросались в воду, так что брызги роем взлетали.
А после купания настала самая приятная минута. Вся декурия форсированным маршем пошла в сад, где на тенистой лужайке стояли уже накрытые столы для младшей центурии. Каждый десяток детей сидел за отдельным столом, и дежурные под наблюдением декуриона расставляли перед маленькими воинами миски с дымящейся жирной ячменной кашей.
Агриппа вмиг управился со своей порцией и от всей души благодарно вздохнул:
— Хорошо кормят!
Он с удивлением заметил, что его сосед маленький Квинт Фабий почти не притронулся к своей каше и лениво ковырял ее ложкой.
— Ты что? — шепотом спросил его Агриппа. — Такую жирную кашу не хочешь?
Фабий грустно покачал головой:
— Каждый день каша! Хочешь, доешь?
— Давай, — обрадовался пицен. — Не пропадать же такому добру!
И со всех сторон потянулись миски с почти нетронутыми кашами. Агриппа съел еще две-три порции и откинулся.
— Ух, спасибо, больше не надо.
— А то, может, и мою доешь? — насмешливо крикнул сидящий напротив тонкий высокий юноша, декурион малышей. — Видать, тебя дома голодом морили!
Он швырнул через стол свою миску. Агриппа на лету поймал и, привстав, метко запустил злополучную кашу в лицо обидчика. Жидкая, еще теплая и клейка я, каша потекла полбу и щекам декуриона. кто-то, подскочив, стал обтирать пострадавшего.
— Молодец, пицен! — крикнул сидящий недалеко от Агриппы коренастый большелобый мальчик. — Проучил Корнелия![33]
— Вы, телята, хоть пицены, хоть самниты, хоть этруски, — всегда заодно, — отозвался сосед Гая Корнелия, — не можете простить...
