в пропасть, и она закрылась.
— Теперь по всей Италии Квинта Курция не найти, — вздохнула Сервилия, — разве что дно пропасти будет устлано золотом, тогда весь Рим наперегонки кинется в бездну, а твой отец впереди всех!
— Марк, — перебил Катон, — проводи меня к отцу.
Консул Брут сидел в мрачном раздумье у фамильного алтаря. Изредка сухими старческими руками с синими набухшими венами он переставлял восковых лар, богов-хранителей славного рода Брутов.
— Не спи, консул Брут, — приветствовал цензор нравов хозяина дома, — Республика в опасности!
— Мой дом и очаг еще в большей опасности. — Брут обиженно пожевал сухими плотно сжатыми губами. — Нет, Катон, ты только послушай, какая наглость! Среди ночи меня разбудил собачий лай. Через балюстраду прыгает кто-то. Альба на цепи заливается. Думаю, кто бы это мог быть? На Цезаря или тебя собака лаять не станет. На Мамурру или Катилину тоже. Представь мое возмущение — молодой Каска! Я говорю ему в гневе: 'Зачем ты ходишь в чужом доме без огня?' А он ответил... не смею повторить слова распутника. Утром я заметил бесстыдной моей супруге: 'Он же на двенадцать лет моложе тебя', а она возразила, что зато я на тридцать лет старше ее!
Катон болезненно закусил губу.
— Неужели я сам должен взять плетку? Что же ты сделал с Каской?
— Посветил ему до калитки и, полный негодования, сказал дерзкому, что если он еще осмелится проникнуть в спальню моей супруги, то пусть, — Брут возмущенно перевел дыхание, — закажет свои ключ от калитки, как все остальные
VI
На восковых табличках гирлянды цифр... на металлических бирках отмечено, сколько товаров увезено за море, сколько доставлено в Рим. В каменных бокальчиках по две горошины — эталоны, определяющие вес алмазов. Несостоятельные должники часто предлагали взамен золота фамильные драгоценности.
За столом, заваленным табличками, бирками и россыпями золотых денариев, серебряных сестерций, медных оболов и ассов, трудился немолодой, ширококостный человек. Оттопырившиеся уши делали его голову похожей сзади на казан с ручками. Изредка, отрываясь от работы, он сосредоточенно смотрел в окно. Губы шевелились:
— Валерии Мессалы 200, Валерии Максимы 95, все Валерии оптом 400, Гай Корнелий 120, Квинт Корнелий 180, Клавдий Пульхр 230, Эмилии оптом 700, Сергии все 560, кроме Катилины. У этого долги уже и не подсчитать. Сколько я на негодяя денег выбросил. — Он отложил стилос. — Половина Сената, и берут, и берут... как из своего кармана. А лавры? Мне?! Нет, .жирному идиоту Помпею! А за что? Лукулл все подготовил для его побед на Востоке... — Он с горечью поиграл золотой монеткой. — Деньги, деньги... Все мы, доблестные и благородные, любим их: и Валерии, и Корнелии, и Фабии, и Эмилии, а они у Красса... а Красса мы не любим, мы презираем этот чесоточный мешок с деньгами. Однако черпаем... Посмеиваемся над доверчивым дурачком... Ничего, доблестные патриции, Марк Лициний Красс с процентами взыщет на ближайших же выборах...
— Господин. — Раб в длинном греческом хитоне из темной мягкой ткани встал на пороге. — Они готовы.
— Сейчас, Харикл. — Красс поднялся.
В светлых обширных мастерских было чисто. Хорошо упитанные рабы—ремесленники трудились над макетами зданий. Красс остановился перед маленьким храмом, вылепленным из воска.
— Великолепно! Лукан, ты сам? Никогда не поверил бы, что италик так освоит зодчество!
Молодой раб, смуглый и белозубый, смущенно кивнул:
— Никто не помогал, господин.
— Достоин награды. Харикл, отдашь его внаем.
— Благородный Фабий просил искусного строителя, — подсказал Харикл.
— Искусников не продаю. Отдашь внаем.
Красс направился в глубь галереи. Там пылали горны. Рабы, вывезенные из Лемноса, быстрыми, точными движениями бросали узоры филигранной черни на массивные серебряные блюда и кубки. Поодаль мерцали несколько сосудов чистого золота.
Красс взял один из них.
— Кому чеканят?
— Мамурре.
Брови Красса иронически поднялись. Он припомнил коротконогого, круглого и упругого, как мяч, луканца, его иссиня-черную короткую щетинку над низким лбом и маленькие сметливые глазки.
— Мамурра уже ест на золоте? — Красс повертел сосуд.
— Он неплохой строитель, — угодливо пояснил Харикл.
— Зодчий?
— Нет, господин. Он наводит мосты и гати через самые непролазные топи.
— То-то Цезарь выклянчил для него римское кадничество. В походах такой человек нужен. — Красс поставил сосуд на место. — Лемносцев пустишь в оборот. Поодиночке и ненадолго, чтоб от них не переняли. Двух-трех оставь обучать наших бездельников. Обученный раб — клад, необученная деревенщина — ярмо на шее господина.
— А я клад или ярмо?
Красс обернулся.
— Ты все шутишь, Дивный Юлий.
— Ничуть. — Цезарь зябко повел плечами. — Я тебе столько задолжал, что скоро ты сможешь за долги взять меня.
— Я не считаю для друзей. Сколько тебе надо?
— Я пришел не за деньгами.
— Ко мне? Не за деньгами?!
— Ты был в Сенате. Надо помочь Катилине.
Оттопыренные уши Красса побагровели:
— Бездарный демагог! Я больше не помощник. Нужна диктатура, чтоб спасти Рим от подобных разбойников!
Цезарь с удивлением взглянул в широкое веснушчатое лицо Красса. Он прекрасно знал, кто первый подстрекнул Катилину к заговору против Сената, а теперь этот же Красс с тем же рвением раздавит неудачника...
— Харикл! — крикнул Красс, проводив гостя.
Домоуправитель, не торопясь, вошел. Каждое его движение дышало если не чувством собственного достоинства, то, во всяком случае, горделивым сознанием, что без него господину не обойтись.
— Найди человека! — бросил хозяин.
— Пригодного к чему?
— К быстрой езде! Свободнорожденного квирита и чтоб умел молчать. Заплачу хорошо.
Харикл позволил себе улыбнуться.
— Я найду, но неболтливый квирит — это чудо природы.
Красс, не слушая мудрствований своего раба, быстро писал.
VII
Мокрые мостовые расплывчато отражали пламя факелов. Гирсий и Мамурра в сопровождении
