— Смотри, мы в Иберии. — Цезарь отер концом плаща перепачканное лицо ребенка. — Запомни, мы были выше Олимпа, жилища богов. Антоний, — прибавил он обычным тоном, — возьми его и обмой где- нибудь в ручье.
— Я и сам могу. — Октавиан попробовал встать, но все поплыло перед его глазами.
Иберия запомнилась нагой, желтой, песчаной и каменистой, с пожухлой зеленью.
Населяли страну на гористом севере полуострова кантиберы, рослые, белокурые, с зелеными, как морская вода, глазами, а южнее, на бесплодном холмистом плоскогорье, жили иберы — смуглые, скуластые, с дикими лицами и иссиня—черными волосами.
Они не возделывали землю. Неисчислимые отары тонкорунных овец привольно кочевали по холмам, поросшим колючей, жесткой травой и молочаем. Стада охраняли пастухи, полунагие, темнолицые, на быстрых, непокорных конях.
Еще до основания Рима финикийские мореплаватели открыли миру Иберию и воздвигли на ее берегах крупные торговые города—колонии Гадес и Тарент. За финикийцами карфагенские купцы поселились на иберийском побережье и основали вассальные республики, Новую Картагену и другие, Но сердце Иберии — ее внутренние провинции оставались недоступными для чужеземцев.
Между первой и второй Пуническими войнами Гамилькар Барка завоевал всю Иберию, покорил ее племена, захватил ее серебряные рудники и, сделав Иберийский полуостров военной базой Карфагена, стал угрожать Италии с севера. Покорив иберов силой оружия, Гамилькар не смирил их и сам пал в бою с вольнолюбивыми племенами. Власть его наследников не была долговечной. После падения Карфагена Иберия стала римской провинцией.
Немало крови было пролито, немало трудов положено, чтобы удержать в руках Рима дикую страну, столь богатую железом, серебром, сурьмой и тонкорунными овцами. Не успели смолкнуть громы Пунических войн, как Иберия поднялась против чужеземцев. Вождем восстания был Вириат, пастух, ставший на миг царем. Римляне называли его Ромулом Иберии. Однако народный герой погиб не на поле боя, а в кругу своей семьи, сраженный ножом изменника. Вскоре, после смерти Вириата, пала Нумансия, иберийская твердыня, за обладание которой несколько лет шли бои. Иберия, обливаясь кровью, склонилась к ногам Рима.
Но ничто не могло сломить непокорный дух иберов. Уже при жизни Цезаря они восстали вновь. На этот раз во главе восстания оказался римлянин Квинт Серторий, друг Мария, поднявшийся против Суллы.
Помпей разбил повстанцев. Сам Серторий, как и Вириат, был убит предателем. Его войска частью были уничтожены, частью перешли на сторону Кнея Помпея. Помпей получил за эту победу титул Великого. С тех пор, оставаясь номинально римской провинцией, Иберия фактически превратилась в вотчину семьи Помпеев.
Секст, сын Кнея Помпея Великого, засев в отрогах иберийских гор, поджидал Цезаря, чтобы сразиться с ним не на жизнь, а на смерть. Он хотел принять весь удар на себя, оттянуть войска Цезаря от Востока и дать отцу время собраться с силами и ударить в спину противника.
Но молодой полководец просчитался. Враг уже перевалил Пиренеи и продвигался в глубь страны.
XI
Легионы Дивного Юлия готовились к битве. По ночам выставляли двойной дозор. Днем шли форсированным маршем, не растягивая колонн, не делая привалов. За каждым камнем подкарауливала смерть.
Наконец вдали показался укрепленный лагерь Секста. Легаты Помпея, Афраний и Петрей, заняли позицию в узкой, сжатой горами долине. Рубежом обороны им служила крепость Илерда на Сикорисе, притоке Эбро. Укрепленный каменный мост соединял город с долиной.
Цезарь разбил свой лагерь выше помпеянцев. Начали готовиться к правильной осаде. Через Сикорис перекинули два временных моста. Наводка их досталась нелегко. Пока саперы работали, полунагие, в холодной горной воде, их товарищи на берегу отбивали атаки.
В войсках Секста сражалось много иберийцев. Более приспособленные, чем италики, к суровому климату нагорий, знающие каждую тропку, каждый камешек в окрестных горах, они легко пробирались в тыл врага и непрерывно тревожили римлян.
Предвесенние дни, ветровые и пасмурные, вселяли в души людей, заброшенных на чужбину, уныние и робость. Реки, серые и многоводные, вздулись. Половодьем снесло оба моста, доставшихся с таким трудом.
Лагерь Цезаря оказался отрезанным. Начался голод, а на левом берегу скоплялись припасы, сосредоточивались подкрепления из Галлии. В дни самого высокого паводка, когда ни одно живое существо уже не в силах противостоять гневу реки, иберы личной гвардии Секста напали на левобережные склады. Горстка легионеров, отрезанных от своих, не выдержала натиска лучших когорт Помпея. Битва превратилась в избиение. А на другом берегу толпились товарищи избиваемых. Видели взмахи мечей и полет дротиков, слышали удары и вопли, но бешеный поток преграждал им путь. Марий Цетег прыгнул в волны Сикориса, но течение увлекло его.
Отчаянно ругая безумца, Сильвий швырнул тонущему должнику веревку. Цетег был спасен.
— Собачий сын! — обрушился на него кредитор. — Захотел от меня на тот свет улизнуть?!
Гирсий отправил обоих под арест и под страхом смертной казни запретил воинам попытки к переправе... А люди гибли, гибли на глазах вождя, бессильного спасти их.
Молодой галл-полукровка, подбежав к самой воде, звал отца-ветерана:
— Скажи маме... — Копье ибера оборвало его вопль.
Овладев запасами, солдаты Секста облили отсыревшую муку маслом и подожгли. Бурые клубы дыма повалили над складами. В них задохнулись те, кто устоял от врага... Ветер дул с запада и до голодных людей доносились пряные запахи сжигаемой пищи.
XII
В солдатский паек давно уже не входил хлеб. Выдавали лишь толченые коренья. Однако у палатки вождя каждое утро Чьи-то руки ставили котелок с размоченными корочками, огрызками, крошками вперемешку с мусором походных сумок. Последнее, припрятанное на самый черный день, отдавали солдаты своему маленькому божку. Котелок неизменно прикрывала дощечка с корявыми буквами: 'Нашему деточке Октавиану'. Но уровень хлебной жижицы все понижался и понижался. Однажды в котелке оказалась кашка из толченых трав. Цезарь смахнул слезу. Его Маленький Юлий молча умирал.
Октавиан не жаловался на голод, а только еле слышным голоском повторял, что ему холодно. Он всегда ел мало, и теперь его одолевали не столько резкие муки голода, сколько сонливая слабость и постоянный озноб. По ночам Цезарь не выпускал малыша из объятий, дышал на посиневшие ножки. Днем легионеры по очереди приходили нянчить мальчика. Ребенок не открывал глаз. Лишь однажды, когда его взял Антоний, Октавиан приподнял веки.
— Не надо... Не люблю тебя... — Рванувшись, потерял сознание.
Антоний удивленно и огорченно посмотрел сперва на мальчика, потом перевел взгляд на Цезаря...
— Дай сюда. — Цезарь умелым движением переложил больное дитя на свое плечо. — За что судьба так карает меня... Сперва моя девочка, потом он... Неужели я должен потерять все, чтобы целиком принадлежать Риму? Антоний, друг...
Антоний молча вынул нож и быстрым ударом надрезал руку у локтя.
— Скифы излечивают умирающих горячей кровью. Я молод и силен. — Он отвернулся...
...Ребенок, порозовев, уснул. Антоний, не гладя, старался завязать ранку.
