— Позволь, я перевяжу. — Цезарь ловко наложил повязку и неожиданно поднес к губам руку друга. Антоний отдернул.
— Не рассказывай Фульвии. Она не любит чувствительности. А в общем, и рассказывать не о чем... Мальчишка невзлюбил меня, но ведь мне все твое дорого... — Не договорив, он вышел.
В небе летел караван птиц. Они летели высоко, и даже самый искусный лучник не смог бы сбить их. Шла весна. Паводок спал. Сикорис, уже не бурный и клокочущий, плавно катился мощным спокойным потоком.
Ветераны галльских походов принялись сколачивать легкие челноки из прутьев и кожаных обшивок. На таких лодочках кельты совершают длительные плавания по многоводным лесным рекам и даже пересекают Море Усопших Душ, отделяющее Галлию от Британии.
Левый берег лежал в утренней дымке, близкий и незащищенный. Смельчаки почти без потерь овладели провиантом противника. Помпеянцы, растерявшись от неожиданного нападения, отступили к Илерде. Но каменный мост остался в их руках. А кто владел переправой, тот царил над долиной. Штурмовать укрепленную твердыню на утлых лодочках не мог позволить себе даже Гай Юлий Цезарь. Однако остроумная догадка старого Гирей я подсказала выход. Стали рыть отводной канал. Уровень реки понижался с каждым часом. Не дожидаясь окончательного обмеления, легионеры Цезаря, где вброд по плечи, где вплавь, ринулись к Илерде.
Бой был кровопролитный, но длился недолго. Измученные тяжелой зимой, солдаты сражались со всем ожесточением и отчаянием. Каждый понимал — битва за Илерду решит: жизнь или смерть всей армии Цезаря.
За линией боя, вне полета вражеских стрел, водрузили штандарт золотого орла. У подножия знамени, укрытый с головой плащами, лежал Октавиан. Когда началось сражение, он высунул голову и с тревогой спросил:
— Цезаря не убьют?
— Дивный Юлий неуязвим, — ответил легионер, охраняющий знамя.
Октавиан облегченно вздохнул.
— А как ты думаешь, Антония убьют?
— Нет.
— А может быть, убьют? — лукаво повторил мальчик.
Битва уже стихала. Ветераны Цезаря разбили вспомогательные отряды туземцев. Легионеры же Секста — италики — не пожелали обнажить меч против Дивного Юлия. Несли к его ногам знамена, вели связанных, не захотевших сдаться добром. Сын Помпея бежал к пиратам. А Цезарь повел свои легионы на самый край Иберийской земли — в счастливую и плодородную Лузитанию, чьи берега омывал бескрайний, теплый океан.
Оттуда плыли на лигуpax. Массалия после недолгой осады была взята, и массалиоты признали над собой власть Цезаря.
Юг Италии очистил от помпеянцев посланный вперед Антоний. Потерпев поражение на Западе, Великий сосредоточил все свои силы в Элладе.
Глава девятая
I
Октавиан вернулся в Аполлонию героем. Он один из всей школы побывал в настоящем походе.
— Я бился наравне с Цезарем в первых рядах, не отступая ни шагу, — ораторствовал наследник Дивного Юлия перед восхищенными слушателями.— Секст Помпей рассек на мне шлем, но я продолжал сражаться с непокрытой головой, и он бежал, бросив щит и меч.
Когда Агриппа по старой памяти стал раздевать его на ночь, Октавиан не позволил:
— В походе даже полководцы раздеваются и одеваются сами.
— Ладно, завтра сам, а сегодня я уложу.
Октавиан обвил друга рукой за шею и шепнул:
— А тебя били?
— Шкуру спустили.
— из-за меня? Никогда Цезарю не прощу.
Агриппа удивился:
— Меня драли за мои проделки. Я связался с Титом Статилием, и мы всю школу перевернули.
— Ты что сваливаешь на меня? — отозвался Тит Статилий. — Он таким отчаянным заделался, что мне и не угнаться.
— Это я от тоски, — тихо признался Агриппа, укутывая своего питомца.
— А почему не писал мне?
— Не умею... да и писать не о чем. Ты вот всю Иберию завоевал, а у нас что... одни заботы. Мать хворает, еще одна сестра родилась. Теперь нас семеро. Козла Фронтиса за твои победы забрали.
— Что ты врешь?
— Я никогда не вру, а за ваши иберийские победы на нас новый налог ввели.
— Твой же отец ветеран.
— Ветеран, да не ваш. Отец у Помпея двадцать лет воевал, а теперь Помпей враг Рима, и квестор нам сказал: 'Благодари богов, что твое хозяйство не конфисковали, как вражье'. Как будто легионер выбирает себе вождя!
Зима прошла в учении. Октавиану военные науки давались туго.
Агриппа часто в изнеможении бросал книгу.
— Нельзя же быть таким бестолковым. Ты же воевал!
— Воевал, но больше не хочу. Я стану великим ритором или верховным жрецом, чтоб на меня все молились
Он даже своему другу не сказал о размолвках с Цезарем. Но зато подробно расписал три дня, проведенные в Нарбоне.
— Одна, прекрасная матрона влюбилась в меня и хотела отравить, потому что я отверг ее.
— Ври в меру, — расхохотался Агриппа.—Что бы она с тобой делала? Ты и целоваться не умеешь... как девчонка, подставишь губы и все. А невест вот как целуют... — Агриппа показал. — Это если по добру обхаживают, а с пленницами вот как обращаются.
Он перекинул приятеля поперек колен. Октавиан, не отбиваясь, ухмыльнулся:
— Уж ты и знаешь...
— Знаю. Я это лето целовался с одной гречанкой. Тизба — рабыня у соседей. Как иду мимо, она кричит: 'Помоги мне воды достать из колодца!'. Я вытащу ее бадью, а она смеется: 'Донеси до дому'. Несу, а она говорит раз в сумерках: 'Я отблагодарю тебя самым сладким...' Я не сообразил и ответил: 'Не люблю сладкого, но если у тебя есть маковники в меду — тащи, отнесу сестренкам', а она как расхохоталась и поцеловала меня прямо в губы! Тут и началось: увидимся на безлюдье и целуемся, у колодца, у калитки. Я стал как шалый, только ее и жду. Вдруг узнаю — у Тизбы есть дружок, раб—сириец. Я его спросил: Тизба твоя подруга?' Сириец говорит: 'Ты поступаешь по чести!' Я с ним ничего, не ругался, а ее проучил. Попросила она опять вытащить воды из колодца, я бадью вытащил и при всех на нее вылил, да еще отколотил. — Агриппа сдвинул брови. — За измену убью!
II
