- А просить можно что угодно? Ну, - она хихикнула, - до мира во всем мире включительно?
- Не знаю, пока никто не просил. Леонардо в первый раз достался кувшин холодного вина, а во второй - какой-то особо прочный приводной ремень. А то у него рвался то и дело.
- Слушай, я чувствую себя девочкой-дебилом из анекдота. Знаешь, да? Нет? Идет девочка-дебил, а навстречу ей ты, к примеру, и говоришь: 'Повезло тебе, девочка, можешь загадывать три желания'. 'Ого', - обрадовалась девочка и заказала себе вот та-акой нос, вот та-акие уши и вот та-акой хвост. Получила и стоит довольная, а золотая рыбка, то есть ты, ее спрашиваешь: 'Девочка, а почему ты не пожелала стать красивой, умной и богатой?' - 'А что, можно было?!'
- Можно, наверно. - Сейчас у него были широкие плечи и очень крупные кисти рук. Я, пожалуй, позавтракаю тут. Яичница с ветчиной, и что там ты еще обещала? Да, и кофе.
31.12.2007
- Командовать парадом буду я, - сказал Слава, протягивая букет из пяти белых хризантем, и перекинул через плечо воображаемый шарф. - Радость моя, - он уселся в кресло, - ты привлекательна, я - чертовски привлекателен, кто у нас муж - мы в курсе, чего ж время терять? Машина внизу, столик заказан, играет 'Несчастный случай', и не ври, что ты идешь к Тане, они это делают в Египте, я звонил. Шампанское, культурное общество - смотри, я даже побрился, интима не предлагаю, пока сама не попросишь. На сборы и все про все - час двадцать, ну полтора. Кстати, синее платье тебе а-бал-ден-но идет.
- Кот, - сказала она, стоя у лифта, в синем платье с неровным краем и замшевых туфлях с ремешками накрест. Я забыла покормить Миста. Ему тоже положен Новый год.
Лариса закрыла дверь и на секунду прижалась к ней спиной. Мист зевнул, медленно стек с кресла и, не оглядываясь, потрусил на кухню.
- И ты, мохнатая сволочь, мной помыкаешь, - обреченно сказала она, щелкая выключателем.
'Ненавижу, - подумала Лариса осторожно, берясь за ручку холодильника. И еще раз, уже увереннее: - Ненавижу. Куда угодно, как угодно, только подальше отсюда...'
Дверь холодильника подалась вперед, предваряя рывок.
- Лар, - произнес насмешливый голос, - пока я не вышел, не могла бы ты конкретизировать свое 'подальше'? Хотя бы задать направление, время и имущественное состояние.
ЮКА ЛЕЩЕНКО
1/64
Алексей Михайлович жил очень хорошо, особенно летом на даче, где был кисель по утрам, гамак, лягушачий пруд, полуденный сладкий сон на пухлом животе подушки, от которого склеивались волоски на затылке и пахло во рту полынью. Прилетали нежные вечерние комары, целовали в плечи, луна всплывала из колодца и плеском будила кузнечиков, приходил клетчатый сосед, расставлял фигуры, кхекал и двигал локтями - левая, правая? - и когда выглядывал из его гладкой ладони белый шлем маленького солдата, Алексей Михайлович победно подмигивал своему отражению в зеркале. Дыша то окрошкой, то мятой, бродила вокруг жена Наталья Сергеевна, дети лежали, умытые и тихие, в кроватях, кошка пила молоко, и где-то за лугом гудела электричка.
Проводив понурого соседа, Алексей Михайлович еще немножко гулял, трогал пальцами воздух, тропинка завивалась, петляла, но всегда приводила обратно к двери, за которой опять была жена Наталья Сергеевна с вопросами в голове и словами на языке.
- Ну что ты маешься? - спрашивала она, взмахивая простыней, как крылом. - Что ты все ходишь, мычишь что-то? Что у тебя - бес в ребро? На сторону потянуло? Так ты ж все время под присмотром у меня.
Алексей Михайлович улыбался и шуршал газетами. В будильнике тренькали минуты, мотылек метался над оранжевым абажуром, ночь проходила за домом, задевая влажным от росы подолом оконное, со звонкой трещинкой, стекло, а Наталья Сергеевна не унималась.
- А что ты молчишь? И глаза как у спаниеля. Я помню эти глаза. Ты на меня этими глазами двадцать лет назад смотрел. А теперь на кого? Кто она, ну?
Наталья Сергеевна жужжала, жужжала, от нее чесалось в ушах и ныли зубы, но Алексей Михайлович только молчал и кивал лысиной, прятался в бумажную, словами простроченную норку, обкусывая мельком черствую горбушку новостных текстов. Под ложечкой, в этом детском месте, куда, помнил он, нажимали крепким кулаком больничные подростки, чтобы ты на коротенькую вечность потерял сознание и вернулся снова, жила у Алексея Михайловича тайная любовь, но никакая Наталья Сергеевна не смогла бы открыть эту дверцу - ни ржавым ключом, ни отмычкой, ни сварливым своим насекомым брюзжанием.
Потом подступил сентябрь, по ночам быстроногие гастарбайтеры красили листья в желтый и вывешивали туманы над прудом, где уже укладывались в зимний сон лягушки, и водомерки оставляли прощальные записи на рябой шкурке воды. Соседа первым унесло норд-вестом в город, шахматы заперли в коробке, Наталья Сергеевна, зудя, укладывала летние вещи в сумки, дети ловили шерстяную кошку, и Алексей Михайлович, уже обернутый удушливым шарфом и скользкой болонью, в последний раз пытался прийти по тропинке в другое место, но был схвачен опять у двери мягкими натальсергеевными руками.
- Опоздаем на электричку!
Возле калитки он остановился.
- А газ? Газ выключили?
- Побеги проверь, - закричала Наталья Сергеевна. - Да быстрей ты, куркуль неповоротливый.
- Да-да, - ответил разворачиваясь Алексей Михайлович. - Я буквально на секунду, дорогая.
Он разбил лужу торопливым башмаком, осколки серого неба звякнули разлетаясь. Ступени спели до- ре-ми, бахнула дверь, за окном пробежал торопливый призрак мужниного плаща, и Наталья Сергеевна, цокая от нетерпения, посмотрела на часы.
- Идиот, - сказала она через пятнадцать минут.
Пасмурные дети ходили вокруг, поджимая зябкие ноги, вокруг же ходил и дождь, а потом еще - трое человек милиционеров и служебная собака со скорбным выражением сморщенного замшевого носа. Ей говорили: 'Бери след!' - она аккуратно брала и несла в зубах до комнаты, где стоял перед большим, в траурной витиеватой раме зеркалом низкий столик, а на нем - деревянно пахнущая гремучая коробка, лежал на боку опрокинутый стул и шарф цеплялся за занозистую ножку.
- Что-то вы путаете, - говорили милиционеры, - куда он мог подеваться из дома? Вы под кроватями смотрели? а в шкафах?
Но под кроватями лежала только пыль, а в шкафах - только моль и ворох невкусных газет.
Наталья Сергеевна рыдала в углу, служебная собака сочувственно дышала ей в ухо, дети оживленно спорили про НЛО и американских шпионов, кошка мыла лапу.
А Чиволйахим Йескела счастливо смотрел на них из зеркала и махал рукой. Он уже давно был влюблен в белую королеву и всю свою заамальгамную жизнь собирался посвятить только ей. И немножко - варенью на послезавтра.
ДМИТРИЙ ГУРИН
ПЯТЫЙ ЗОНТ
Первый раз в жизни Алик забыл зонтик, когда ему было одиннадцать лет.
Он оставил его в автобусе, на котором ехал домой из школы. Всего три остановки. Три остановки и прекрасная погода, Алик, сколько раз я тебе говорила, ходи пешком, это полезно, ты же только тогда и гуляешь, а то все за партой или перед телевизором, - так говорила мама.
Алик предвкушал, как мама будет ругаться: зонтик, разумеется, стоил денег; потеря зонтика, несомненно, сделает 'дыру в бюджете' и всем докажет, что Алик растеряха и не понимает стоимости вещей. Поэтому Алик, съежившись, стоял на остановке, втаптывал в подошву кроссовка крышечку от пива и