можно было бы запомнить? Взять хотя бы вид за окном. Зимой там снег и слякоть, весной пробивается зелень, летом ничего из-за этой самой зелени не видно. Подумав про окно, он вспомнил традиционный спор про решетки, которые Галя страшно хотела поставить на все окна, опасаясь воров, но Аликова мама была категорически против: без решеток квартира была похожа 'на частный домик', и она всячески поддерживала это ощущение, культивируя какие-то кусты под окнами. У Алика не было четкого мнения по поводу решеток, он всегда молча выслушивал жалобы жены и запомнил спор только потому, что она сказала: 'Представь себе, что к нам залезут и украдут твой пиджак! Представляешь, как ты будешь переживать?' Алик попытался вспомнить, что это за пиджак. Если он был чем-то ценен, он должен был бы вспомнить, но не смог. Еще вспомнил ссору с дочерью, которая слишком густо красила глаза и воротила на голове 'взрыв на макаронной фабрике', по выражению бабушки. Алик всегда считал это обычным делом: конфликт поколений, все дела. А сейчас задумался, что дочь единственная из всей семьи не выглядела золотой серединой между множеством маленьких зол. Она была яркой и нелепой. У нее был какой-то свой мир, тщательно оберегаемый от родителей, - еще бы, что она могла от них ждать, кроме постоянных упреков? Алику вдруг страшно захотелось узнать, что это за мир, и стало удивительно, почему он ни разу не говорил с ней о том, как она живет и как хочет жить. Тринадцать лет - это уже готовый человек. Алик помнил себя в тринадцать лет: уже не ребенок, еще не подросток, он никак не мог найти себе место - ни среди первых, ни среди вторых. Алика накрыла волна сочувствия к дочери, и вдруг он понял, что давно ей не нужен. Он вырастил дочь, не зная, кто она, не прилагая никаких усилий к тому, чтобы быть чем-то важным в ее жизни, а теперь она уже сделала какой-то свой потайной выбор: какой быть, какие отношения строить с миром. Вероятно, она сбежит из родительского дома при первой же возможности и, черт побери, будет права.
Шкаф был битком набит вещами, которые Алик помнил с детства. Его мать любила говорить с особенным умилением - например, про покрывало на их с Галей кровати: 'Ты это с детства помнишь!' Это было поводом пользоваться вещью и дальше, ничего не вбрасывать, не покупать нового, кутаться в обветшавшее Аликово детство. Спальня раньше была комнатой Алика, он часто вылезал в окно, чтобы поиграть с мальчишками, потому что это был самый короткий путь, но мать всякий раз устраивала ему такие взбучки, что он сперва перестал лазить через окно, а потом, как-то незаметно, - играть с дворовыми друзьями. Непостижимым образом мать знала что-нибудь нелестное про семью каждого из этих мальчишек, ни один из них не был Алику 'ровней'. Алик не понимал, что значит 'ровня', но посыл воспринимал верно: мать не одобряла этой дружбы. Боялась дурного влияния и грязи на полу, - конечно, если в ботинках-то, да через подоконник.
А потом она стала ругаться, что он часами сидит перед телевизором.
Среди прочих коробок с хламом отыскалась одна с бумажными архивами. Там была Галина переписка с подругой детства, фотографии, какие-то документы и поздравительные открытки. Прямо сверху лежала открытка с Лондоном: фонари и однообразные пешеходы с черными зонтами, отражающиеся в лужах. Единственное, что Алик твердо знал о Лондоне, - тамошние пешеходы предпочитают черные зонты, причем знание свое он почерпнул именно из этой открытки. Еще он знал, что на английских монетках - профиль королевы. Интересно, где монетка, которую незнакомка ему вручила в обмен на зонтик? Что можно было бы купить на нее в Англии? Алик никогда не собирался в Англию, да и языка не знал, но почему-то сейчас мысль, что он никогда в жизни не попадет в Лондон, его зацепила. Почему, собственно, никогда? С чего он это взял? Пусть он не знает английского, но это его не слишком смущало. Он надеялся, что сможет ориентироваться по путеводителю или с разговорником. Путеводители и разговорники, в конце концов, делают именно для таких, как он. Подумать только, он ни разу в жизни не воспользовался ни путеводителем, ни разговорником. Он вообще никогда не ездил один за пределы города. Сперва с матерью, затем с женой. Теперь вот - с обеими сразу. А казалось бы, что может быть проще? Доехать до вокзала. Сесть в поезд. Предъявить билет. И дальше будь что будет. Он никогда не боялся неизвестности, но только сейчас понял, что она ему нравится. Алик улыбнулся. Он целых две вещи знал про себя наверняка: ему нравилась неизвестность, и ему нравились черные зонты. Может быть, там, на открытке, среди пешеходов был кто-нибудь вроде него - впервые оказавшийся в чужом городе, далеко от семьи, без малейшего понимания, что будет дальше. Слился с толпой, как будто он часть толпы, а на самом деле...
Алик посмотрел на часы и понял, что торчит в квартире уже добрых четверть часа. Его передернуло от мысли, что сейчас все-таки кто-то придет и он будет оправдываться, что никак не может найти этот чертов зонт в отвратительной куче бесполезного барахла, которое мать все никак не соберется вывезти на дачу: 'Вот была бы машина, а без машины-то как, людей просить неловко'.
Но зонт внезапно нашелся. Он висел на перекладине с вешалками, без чехла, похожий на свернувшуюся в кулек летучую мышь. Алик решительно снял его. В подъезде хлопнула дверь и раздались шаги. Алик вздрогнул и замер с зонтиком в руке. Идиот. Как это на него похоже - стоять на месте и мечтать бог весть о чем. И зачем он вечно что-то придумывает, в его жизни и так все нормально, как у людей, все давно утряслось и сложилось, - что ему еще нужно? Нет, посмотрите на него, стоит и думает о каких-то лондонах, о какой-то неизвестности. Ну какая может быть неизвестность. Чего хорошего в неизвестности? Идиот, хватай зонтик и быстро назад к своим женщинам, езжай с ними в Крым, не заставляй их ждать, будь человеком. И поставь решетку в окне спальни, а матери купи ящички для цветов на внешний подоконник, и все наконец будут довольны, и никто не будет ругаться, и хорошо, и ладно.
Но в квартиру так никто и не зашел - наверное, дверью хлопали соседи. Алик выдохнул с облегчением и случайно нажал на кнопку, зонт с хлопком раскрылся. Повинуясь смутному побуждению и ни о чем больше не думая, он положил зонт на кровать, на ненавистное с детства покрывало с кисточками, и открыл окно. Что-то блеснуло под рамой, когда створки распахнулись наружу. На подоконнике лежала английская монетка. Он взял ее, погладил большим пальцем и улыбнулся. Снаружи было тепло, по двору бегали дети. Алик ловко перемахнул через подоконник и посмотрел в комнату с той стороны. Жутковатая люстра из стекла на фоне глухого темного шкафа. Какому идиоту может прийти в голову сюда залезать и что-нибудь красть? Какой идиот может здесь жить? Какой вопиющий, лубочный, но - нет, все-таки не законченный идиот. Алик покопался в карманах и достал зарплатную карточку. Она как раз поместилась в щель между рассохшейся нижней рамой и створкой окна. Окна у них, конечно, были 'не как у людей'. 'Люди-то давно поставили стеклопакеты', - говорила мама. 'И решетки!' - добавляла Галя. Но сейчас Алик был рад, что у них нет ни стеклопакетов, ни решеток, а есть только старые деревянные рамы с жуткими щелями. Открывающиеся наружу. 'Как в частных домиках'.
Он приподнял щеколду так, чтобы она оказалась вровень со створкой, прижал ее снизу карточкой, плотно прижал раму и вытащил карточку обратно. Раздался щелчок. Щеколда захлопнулась, как будто ее заперли изнутри. Получилось! Как в кино. Господи, почему ему всю жизнь казалось, что такие вещи легко делаются только в кино? Что вообще в жизни может быть сложного? Разве что не забывать зонтики.
Алик повернулся и дворами пошел к дороге - ловить такси до вокзала. В кармане приятно похрустывали билеты в пустое купе и дальше - в неизвестность.
САША СМИЛЯНСКАЯ
УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ПРО МЕЗАЛЬЯНС И ПАВЛИКА
- Крышка гроба захлопнулась, и больше эту девочку никто никогда не видел, - с облегчением закончил Павлик.
- Никогда-никогда? - шепотом спросила Варя.
- Никогда, - Павлик безжалостно кивнул, гипнотизируя дверь подъезда: жена обещала выйти пятнадцать минут назад. - И так будет с каждым, кто не слушается маму.
Варя с неожиданной для девятилетней девочки грацией подпрыгнула, сорвала цветок с тяжелой ветки старой акации, сжевала и убежденно заявила:
- С девочкой ничего страшного не случилось. А не вернулась она потому, что там прикольно.
- Где прикольно? - уточнил Павлик. - В гробу на колесиках?
- Ага, - кивнула Варя, прыгнула за следующим цветочком и проницательно заметила: - Да не дергайся ты так, мама скоро выйдет.
