- А я чемодан у машины оставила, водителю, - виновато улыбнулась она Сереже. - Извините, что задержалась, пробки... А где Вероника?
Вероника подвернула ногу и едва не упала: у новых туфель, купленных на Машин вкус, каблук был непривычно высокий. Но это задержало ее на секунду, не больше, и вот она уже схватила трубку и затараторила:
- Ты живая? Ну слава богу, я думаю, что случилось... Быстро-быстро давай на такси прямо в аэропорт, я там встречу и с таксистом рассчитаюсь...
Механически монотонный голос перебил ее.
- ...компании МГТС. Напоминаем вам, что ваш долг за услуги междугородной и международной связи составляет... кшшшш...
- Что? - опешила Вероника.
- ...Два. Рубля. Семнадцать. Копеек... кшшшш... Вы можете оплатить...
Тут и сработала химическая бомба, скрывавшаяся в организме Вероники Мармаревой.
Она с ясностью небывалой увидела себя и окружающее. Она должна всему миру. Она должна все и всем. И еще два рубля автоответчику.
И под воздействием этого обжигающего отчаяния вещество, пропитавшее Веронику до последней клеточки, вступило в мгновенную реакцию окисления и вспыхнуло, подобно магнию, или горькоземию, как его называли в старину.
Одной вспышки внутреннего невидимого огня хватило, чтобы высветить все складки и заломы окружающей реальности.
Видели старые платяные шкафы, в которые плотно вбиты ряды пиджаков и кримпленовых платьев? Не видели, конечно, но представьте себе: висит такой пиджак между убогими собратьями, и складки заутюжены теснотой, и моль в них год за годом проедает знатные прорехи.
И реальность наша так же стиснута и искорежена нашими правилами и привычками. Попадешь в такую складку - а там прореха с тебя ростом. А сквозь прореху просвечивает истинное Звездное Небо. И Альдебаран с Арктуром приветствуют тебя, руками машут, зовут. Один шаг - и ты уже где-то там. Где-то в таком месте, про которое и 'там'-то не скажешь. Для оставшихся здесь это, пожалуй, уже совсем нигде и никогда.
Миг был настолько краток, что превратился в свою противоположность. Целую вечность стояла Вероника в прихожей, с телефонной трубкой в руке, исторгая из себя космическое сияние.
Звезды видели ее и посылали ей в ответ улыбки и радостный смех. Все обсерватории Земли засекли их перекличку - в виде вспышек, пучков жесткого излучения и электромагнитных волн.
Только за дверью, у лифта, никто ничего не увидел, никто ничего не услышал.
А как же они без меня? - подумала Вероника, истекая сиянием. А что ты можешь сделать? - спросила себя, глядя на свои ослепительные руки. - Ничего не могу. Им же теперь со мной... опасно?
И всегда было, поняла тут же Вероника. Потому и сложила так свою жизнь, чтобы как в скафандре, только не от окружающей среды защититься, а окружающую среду от себя уберечь. Но сносился скафандр, как снашиваются и железные башмаки в сказках.
Все.
Конец. Пора.
И Вероника шагнула в прореху, слегка опалив ее края, и обнялась с Арктуром - он оказался ближе всех.
АЛЕКСЕЙ ТОЛКАЧЕВ
ФОТОГРАФИРОВАТЬ УДИВЛЕННЫХ
он любил больше всего на свете. Ведь в моменты сильных эмоций мы не контролируем свои лица. Нам не до того: мы в это время заняты поиском нужных слов. Мы вообще любим говорить слова, а уж в моменты сильных эмоций - и подавно! А вот слова не любят, чтобы их произносили в таких ситуациях. Для слов это вредно: они от этого сильно изнашиваются, блекнут, трутся на сгибах и линяют. Поэтому, как только слова чувствуют повышение эмоционального градуса, они тут же прячутся по норам. И самые глубокие норы - у самых нужных слов. А на поверхности остаются лишь никчемные и легкомысленные. Они бестолково шатаются туда-сюда, приходят в голову и подворачиваются под язык. Их мы обычно и произносим, будучи во власти чувств. Те же из нас, что в принципе не лезут за словом в карман, - вообще в такие мгновения молчат. Потому что принцип есть принцип, а все слова у них прячутся именно в карман! (Принципы хозяина им известны, так что они прекрасно знают, куда бежать в минуту опасности.)
Так или иначе, оказавшись под воздействием сильных эмоций, мы на какое-то время умолкаем. И тогда, пользуясь долгожданной паузой в нашем постоянном тарахтенье, начинают говорить наши лица. Язык лиц прост и эффективен. Он оперирует древнейшими категориями, проверенными временем. Что, например, написано на лице любого разгневанного мужчины? 'Я убью тебя, съем твою женщину и совершу половой акт с твоей собакой!' Даже если это всего лишь пожилой профессор-музыковед не сошелся с коллегой во мнениях по поводу поздних квартетов Бетховена.
Но удивление - это совершенно особенная эмоция. Что конкретно написано на физиономии удивленного человека - не понятно.
Он начал увлекаться удивленными лицами, еще когда работал в 'Фотографии' на улице Лесной. Однажды к нему привели фотографироваться совсем маленькую девочку. Приготовившись сделать снимок, он произнес традиционное заклинание: 'Внимание, сейчас вылетит птичка!' - и нажал на кнопку. Девочка восприняла его слова буквально и была очень удивлена, что никакой птички не появилось. Выражение ее лица было при этом таким ярким, искренним и интересным, что он тут же нажал на кнопку еще раз. Позже он долго рассматривал эти два снимка. Было совершенно очевидно, что настоящее лицо - на второй, 'удивленной' фотографии. А на первой что-то вроде маски. И он понял: удивление - вот направление, в котором стоит работать!
Отсутствием птички можно было удивить только самых маленьких детей. Зато, наоборот, реальное появление обещанной птички прекрасно срабатывало на любых клиентах! Он приобрел волнистого попугайчка и клетку с ним поставил в фотостудии. В рабочие часы, когда в студию заходили желающие сфотографироваться, клетка была накрыта материей. Каждый раз, когда очередной клиент располагался перед камерой, фотограф говорил: 'Внимание, сейчас вылетит птичка!' В следующую секунду он делал снимок, а потом сдергивал материю с клетки. Птичка вылетала, клиент удивлялся, а фотограф делал второй снимок, уже, чисто, для себя.
Скоро у него накопилась целая коллекция фото с удивленными лицами. И почти каждое из них было бесконечно интересным! Их можно было рассматривать и рассматривать. Казалось, их можно было даже читать: что за человек, добрый или злой, умный или глупый, легко ли у него на душе, и все такое. Фотограф стал подумывать о том, чтобы устроить где-нибудь выставку этих портретов.
А меж тем популярность 'Фотографии' на улице Лесной стала расти. Многим было любопытно зайти сфотографироваться в студию, где вылетает настоящая живая птичка. Во всяком случае, от посетителей с детьми отбою не было. И это, в финансовом смысле, выходило очень даже хорошо. Но вот в смысле искусства неожиданно стало плохо. Все знали, что птичка вылетит, за этим и шли... и никто больше не удивлялся! Он стал иногда не выпускать птичку, говорил, что сегодня попугайчика в студии нет, - но удивления этим не добивался. Только разочарования. Фотографировать разочарованные лица было не интересно. Что написано на лице разочарованного человека? 'Я весь день охотился, но не убил ни одного зверя!' Не интересно.
Тогда он сменил заклинание. Он стал говорить: 'Внимание, сейчас... выбежит обезьянка!' Некоторое время это действовало. Само слово 'обезьянка' удивляло людей, а поскольку они знали, что от этого странного фотографа можно в принципе всякого ожидать, на их лицах появлялось выражение со знаком вопроса: 'Что, неужели вправду сейчас появится обезьянка?' И в эту секунду фотограф совершал снимок. Теперь уже этот, первый, снимок шел в коллекцию удивленных лиц, а для клиента приходилось делать второй - когда тот уже успокаивался и ни о какой обезьянке больше не думал. Разумеется, эта хитрость
