Тут в дело вступил наш переводчик, и сосредоточенно внимавшая толпа радостно загудела, отреагировав на довольно пафосное 'братья по оружию'. Командиры взяли под козырек, и пожали друг другу руки. А потом ряды смешались, и началось форменное братание — матросы пожимали друг другу руки и обнимались, обменивались сувенирами… Я едва успел удивиться тому, до чего быстро совершенно незнакомые люди сумели найти общий язык, как и сам оказался в настоящей кутерьме: вокруг хлопали друг друга по плечу, хохотали, кто-то орал мне в самое ухо по-английски, в руки сунули две пачки сигарет…
Потом нас повели, как сказал переводчик, 'в баню'. Наши матросы обрадовались, хотя кое-кто скептически ухмылялся — мол, откуда у американцев баня?
Скептики были правы: 'баня' оказалась самой прозаической душевой. Хорошо хоть, горячая вода тут подавалась без всяких ограничений, и имелось много замечательного мыла с цветочным запахом, но вот ни о каких парных, каменках и вениках мечтать, само собой, не приходилось.
А после бани (когда мы вышли, уже совсем стемнело) нас повели в столовую, где ждал банкет. И вот тут-то американцы превзошли все ожидания. Наши матросы — да и, что греха таить, все остальные — ошарашено взирали на длинные столы, заставленные яствами. Огромные, целиком зажаренные в духовых шкафах птицы — как потом выяснилось, это были индейки, жаркое, несколько блюд из рыбы, сыры, непривычные открытые пироги, кувшины с апельсиновым соком, и много фруктов, порой нам совсем незнакомых. Было и спиртное — виски, цветом напоминавшее коньяк, но по крепости превосходившее водку. И хотя несколько общих тостов было поднято, спиртным никто не увлекался — таково было строжайшее указание командиров, и некоторые матросы с явным сожалением посматривали на фигурные бутылки, опустошенные едва ли наполовину. Мне, впрочем, было все равно — я запивал все свежим апельсиновым соком. Вейхштейн, похоже, памятуя о своем конфузе на банкете перед отправкой, тоже ограничился несколькими глотками виски, после чего тоже обратил основное внимание на сок.
— На таких харчах воевать можно, — прогудел Данилов, обгладывая исполинских размеров индюшачью ногу. — Слышь, Фащанов, а ты нас когда индюками кормить будешь? А то все каши у тебя…
— Да ты и на каше вон какой здоровый вымахал, а если индюками питаться станешь, по тебе и вовсе ни одна вражья морда не промахнется, — беззлобно ответил кок, расправлявшийся с солидным куском лосося.
Матросы засмеялись.
— Тост! Тост! — разнесся голос от командирского стола.
Со своего места, держа в руке широкий стакан с виски и кубиками льда, поднялся командир базы Датч-Харбор. Смысл его речи сводился к тому, что он гордится встречей с русскими подводниками, восхищается смелостью экипажей, и сделает все от него зависящее, чтобы наш сверхсложный поход увенчался успехом. А потом, переведя дыхание, командир вдруг преподнес нам сюрприз. Подняв стакан, он громовым голосом — такой, наверное, никакая буря не заглушит — на ломаном русском рявкнул:
— За побъеду!
И одним глотком осушил бокал — только кубики льда звякнули.
Что тут началось! Командиры зааплодировали, матросы — что наши, что американцы — восторженно взвыли.
Словом, вечер прошел, как принято говорить, 'в теплой и дружественной обстановке'.
А утром — ночь мы провели на суше, в американских казармах — началась работа.
Дел предстояло переделать немало. Во-первых, на лодках обнаружилось множество мелких неполадок: любую из них легко можно было исправить в море, но в базе, без помех, это было делать гораздо удобнее. Во-вторых, торпедисты извлекли торпеды из аппаратов, проверили и заново все смазали — эту процедуру им нужно было проделывать регулярно. В-третьих, нужно было пополнить запасы топлива и масла, продовольствия, питьевой воды, лекарств, запасных частей. Нашлась работа и нам с Вейхштейном: оказалось, что наши грузы были уложены не совсем удачно, что пусть не сильно, но сказывалось на остойчивости лодки. А значит, влияло на скорость и на мореходные качества, вызывало повышенный расход топлива. Мириться с этим Гусаров не хотел, поэтому пришлось все извлечь, и загрузить снова. Сложность заключалась в том, что американцы не должны были узнать об 'особом' грузе, предназначенном для ангольского объекта. Для этого нам пришлось укрывать ящики и коробки брезентом и мешковиной — только бы никто не увидел маркировку на контейнерах — а саму повторную погрузку мы провели поздно вечером.
После этого обе лодки погоняли дизеля на всех режимах, не выходя из акватории бухты, проверили все системы, чтобы исключить вероятность выхода в плавание с не устраненными неисправностями.
Так прошло три дня.
А утром четвертого — последнего — дня в базе американцы предложили провести экскурсию для командиров. Гусаров и Комаров согласились — правда, сами они не поехали, так как лодки заканчивали приготовления к выходу, и отправили командиров, в которых в данный момент не было особой необходимости. В группе оказались и мы с Вейхштейном. Сразу после обеда к пирсу подъехали два джипа — маленькие, но мощные открытые машинки: грубовато слепленные, они отличались удивительной прочностью и проходимостью. Вейхштейн мимоходом сказал, что американцы такие машинки поставляют нам по ленд-лизу, и называются они 'виллисами'.
Нашим провожатым оказался тот самый переводчик, что встречал нас на пирсе. Все предыдущие дни он сопровождал командиров — Гусаров и Комаров мотались по базе, да еще совершили 'дружеские визиты' к командованию базы, где без переводчика было просто-напросто не обойтись. Без лишних проволочек он подошел к нашей группе, и представился:
— Яков Михайлов, офицер связи ВМС США.
Не знаю, как другие, а я был удивлен. Он что, русский? Я так и спросил, пожимая ему руку.
— Ну да. Я из эмигрантской семьи, — пояснил Михайлов. Больше он на эту тему распространяться не стал. — Ну что, поехали?
Джипы пронеслись по мосту, и выехали на берег острова. Возле указателя, надписи на котором мы прочитать просто не успели, машинки свернули налево.
Часа полтора мы ездили по сопкам, откуда открывался удивительный вид на бухту: в зеленую гладь моря, окаймленную белым кружевом пены, вдавались серые линии пирсов, возле одного из которых застыли две наших лодки: с такого расстояния они казались до смешного маленькими, какими-то игрушечными. У выхода из бухты телепался сторожевик — может быть, тот самый, что несколько дней назад встречал нас в море, на горизонте собирались облака. Тут американцы устроили маленький, как они сказали, 'пикник': из судков были извлечены еще горячие поджаренные колбаски, а из двух корзин — нарезанный белых хлеб и соус из помидоров, которым полагалось обмазывать колбаски. Соус оказался хоть и вкусным, но колбаски только портил, так что я решил обойтись без него. И уж совершенно никому из наших не понравилась странная газированная вода коричневого цвета с бешеным количеством пузырьков. Квас намного лучше.
После 'пикника' машины, подпрыгивая на ухабах, устремились в южную часть острова.
— База была создана совсем недавно, — сообщил Михайлов, перекрикивая шум мотора. — Ей три года всего, так что тут еще много чего предстоит построить. Но строят тут быстро, так что приезжайте года через три — не узнаете!
'Это вряд ли', подумал я про себя, а вслух спросил:
— А как с местными отношения?
— С алеутами? — Михайлов пожал плечами. — Мы с ними почти не пересекаемся. Они своей жизнью живут, а база — своей. Ну разве что временами матросы сходят туда рыбы выменять, или, если экзотики захочется, какого-нибудь особенного мяса — тюленьего там, или моржового. На мой вкус, кстати — гадость редкостная… Но многим нравится!
— Интересные дома в этой деревне, — сказал Вейхштейн. — Больно уж на наши похожи…
Дома и вправду напоминали самые обычные избы, которые можно увидеть в любой нашей деревне.
— А я все думаю — заметите, или нет? — расхохотался Михайлов. — Тут же раньше русское поселение было, пока ваше правительство Аляску и сопутствующие территории Америке не продало.
