сравнить местную растительность с деревьями в других районах. Здесь они явно крупнее.
Мне почему-то снова вспомнилась съеденная Вейхштейном морковка. На редкость здоровенная она была.
— А в чем причина?
Зоя пожала плечами.
— Это не меньшая загадка, чем наличие здесь алмазов. Мы провели несколько сотен анализов почвы, и в большинстве своем они показали присутствие какого-то странного агента с неясными характеристиками. Вернее, мы предположили его наличие, однако само вещество выделить не удалось. Похоже, оно присутствует в исчезающе малых количествах — у нас просто нет оборудования, чтобы в нужной степени обогатить почву для выделения этого вещества.
— Загадка на загадке… Алмазы, теперь еще это загадочное вещество… Это все?
— Если бы. На участке довольно много мест, где грунт спекся — получаются такие причудливые слоистые структуры, некоторые настолько крупные, что приходится рвать аммоналом. А в других местах почва совершенно вырожденная, практически стерильная. Чем это объясняется, мы выяснить не смогли. Правда, была у папы одна версия…
— Какая же? — спросил я, хотя ответ уже забрезжил у меня в сознании. Чудовищной силы удар, подвижка почвы, одномоментное воздействие крайне высоких температур, спекание грунта…
— Он думал, что это мог быть метеорит.
— Возможно, — прошептал я, — возможно. В конце концов, это могло бы многое объяснить…
Я знал, что алмазы могут быть связаны с метеоритами. Еще в 1886 году в Пермской губернии упал метеорит — из его осколка профессор Ерофеев извлек несколько небольших алмазов. Ходили даже слухи, что какой-то сибирский охотник предложил искать алмазы в месте падения Тунгусского метеорита, но экспедиция туда так и не отправилась[22].
В самом деле, чем не версия? А то, что метеорита нет — так и от Тунгусского метеорита не нашли ни кусочка, как ни старались…
— Да, сказал я. — Тут есть над чем подумать. Но для начала, наверное, нужно поближе познакомиться с вашим рабочим процессом…
Я поднес ко рту сложенные рупором ладони:
— Лаврентий Ираклиевич, вас подменить?
Горадзе, направлявшийся с тачкой к транспортеру, задрал голову, прищурился.
— А, Саша! Вы лучше Илию подмените! А то совсэм наш немец ослаб!
Я быстро спустился вниз — как раз вовремя, чтобы увидеть, как пошедший красными пятнами Анте говорит 'дяде Лаврику':
— Никогда, слышишь, никогда больше не смей называть меня немцем!
Анте говорил громко, что, насколько я понимал, уже само по себе было событием из ряда вон:
— Мой прадед был немцем, а я русский человек. Раньше я гордился, что мои предки происходят из народа, давшего миру Шиллера и Гете, но сейчас, когда идет эта чудовищная война, мне стыдно за свои корни! И знай, Лаврентий, если ты еще раз назовешь меня немцем, то знай, ты… ты мне больше не друг!
Руки его тряслись — и тряслись вовсе не потому, что он несколько часов возил тачку с породой.
— Прости, Илия, — прогудел Горадзе. В глаза главному механику он смотреть избегал. — Нэ подумав, ляпнул…
Анте нервно снял очки, протер и снова нацепил на нос. Потом повернулся ко мне, и прежним тихим голосом — который, как он ни старался, все же заметно дрожал, сказал:
— Александр Михайлович, тачку можно взять наверху, в подсобке с инструментами. Я пока совсем не устал, так что, с вашего позволения, продолжу работу…
Он покатил тачку по мосткам в сторону транспортера, обойдя Горадзе, как телеграфный столб.
— Ну же, хватит, Илия! — Горадзе, подхватив тачку, затопал следом. — Нэ обижайся, дружище, э?
Когда я поднялся к подсобке, Зои на краю участка уже не было.
…Еще с утра казалось, что этот день будет всего лишь еще одним обычным днем. Позавтракали, потом я отправился в промышленный корпус, где Анте долго, подробно и с видимым удовольствием демонстрировал мне машины и установки. В это время Вейхштейн вместе с Радченко 'изучали окрестности'. Зою я не видел — похоже, сидела в конторе с бумагами. Потом обед, после которого я снова взялся за рукоятки тачки — как это может быть ни странно, простой физический труд доставлял мне сейчас изрядное удовольствие: я буквально чувствовал, как мышцы вновь наливаются силой. А самое главное — порой нужно сменить вид деятельности, чтобы мысли пришли порядок. И сейчас был как раз тот случай: катая тачку к транспортеру и обратно (туда с породой, обратно — порожнюю), я пытался привести в систему все, что успел узнать о прииске.
А вот вечером произошло то, из-за чего самый обычный день вдруг превратился в день необыкновенный.
Горадзе уже скомандовал конец работе, как вдруг на краю участка возник запыхавшийся Раковский.
— Что случилось, Яша? — забеспокоился Попов — сегодня, согласно графику, работал и он.
Раковский, тяжело дыша, указал пальцем в сторону конторы, и что-то пробормотал.
— Не понял…, — Горадзе нахмурился. — Ты чего такой взъерошенный?
В самом деле — Роковский, обычно безукоризненно одетый, в этот момент выглядел так, словно облачался впотьмах.
— Я говорю, рация заработала! Починил я ее, понимаешь! — на одном дыхании выпалил Яков Михайлович.
Нас словно подхватила какая-то могучая сила, и мгновенно вынесла на поверхность.
— Что? — 'дядя Лаврик' затряс Раковского за плечи. — Ах ты, чертяка!
— Я лампу-то в гнездо посадил — ну, думаю, все. Была не была! Аж зажмурился с перепугу-то! А она как захрипит! А потом ррраз — и заговорила! — сбивчиво рассказывал энергетик.
— Молодчага! — прыгал вокруг Попов, который радовался, пожалуй, даже больше самого Раковского. — Я же говорил, я же говорил, что Яков Михайлович все сделает в лучшем виде! У него же руки золотые! Ах, какие у него руки!
Десять минут спустя радиорубка была битком забита народом — сюда сбежались все, кроме дозорных. Да и они, наверное, отсутствовали только по причине того, что о радостном известии не знали, иначе бы сразу же примчались сюда, невзирая на разного рода кары, которые мог обрушить на них Радченко.
Радиостанция жизнеутверждающе подмигивала зеленым глазком и попискивала. Панели кожуха были сняты, и в ее загадочных внутренностях алым светились лампы, ровно гудел трансформатор.
Яков Михайлович уселся напротив радиостанции, и с видом фокусника, извлекающего кролика из шляпы, начал щелкать тумблерами и крутить ручки.
Все затаили дыхание.
Примерно с полминуты из динамика слышалось только заунывное гудение или шелест несущей частоты. А потом вдруг динамик громко щелкнул, и в радиорубку звонким горохом посыпалась стремительная дробь морзянки.
— Передача из Луанды, — пробормотал Раковский. — Треплются почем зря… Конечно, им-то там станции никто не ломал!
Впрочем, сейчас мы даже были готовы простить болтливых португальцев. Ведь и нашему восторгу не было предела — наверное, так же радовались ученые, которым тезка нашего врача, изобретатель радио, продемонстрировал более полувека назад свой радиопередатчик.
Хотя, конечно, если бы радио могло доносить новости — или даже музыку — я лично радовался бы гораздо больше. Но все же радость переполняла меня: радио было той едва ли не единственной ниточкой, которая связывала нас со внешним миром. И пусть нам отсюда не докричаться до далекой Родины, изнемогающей в чудовищной войне, но когда сюда прибудет еще одна экспедиция, мы будем готовы откликнуться на ее зов…
