— А вы ящики хорошо спрятали?
За последние несколько часов с этим вопросом ко мне не обратился только ленивый. Сейчас этим 'неленивым' был мой тезка Саша Валяшко, один из охранников лагеря. Отвечать на один и тот же вопрос мне, понятное дело, уже порядком утомило, но… Но к Вейхштейну бойцы с вопросами по понятным причинам не обращались, так что мне приходилось отдуваться за двоих.
— Спрятали, как могли, — пожал я плечами. — Некогда нам особо было место выбирать…
— Оно понятно, — кивнул Саша. И вдруг добавил: — Надоели уже, да?
— То есть?
— Ну, мы — расспросами своими.
— Не то чтобы надоели, но…
— Да ладно, чего там, — Саша понимающе улыбнулся. — Только мы ж того… мы ж для дела спрашиваем, а не абы как. А то мало ли…, — он доверительно понизил голос, и я понял, что вопрос о ящиках был задан затем лишь только, чтобы начать разговор. — Ты, Михалыч — ничего, что я тебя так называю, нет? — я гляжу, вроде мужик правильный. В этой самой геологии разбираешься, и все такое… Ты мне вот чего скажи, Михалыч — это ничего, что я тебя так, по-простому, нет? Ну ладно… Ага, ты мне вот чего скажи, слышь — этот капитан-то он как, серьезный мужик, али так, портянка? Просто тут опчество интересуется — не подведет нас командир новый под монастырь-то, нет?
— А обсуждать командира с гражданским — это, по-твоему, правильно?
Валяшко странно поглядел на меня, сплюнул сквозь зубы.
— Вы, Александр Михайлович, не так меня поняли, — совсем другим тоном сказал он, мгновенно превратившись из показушно-простоватого деревенского парня в толкового, собранного бойца.
Он уже шагнул было в сторону, но я удержал его за рукав.
— Ладно, Саш, погоди. Вот ты говоришь, что я неглупый — так чего ж дурака валяешь?
Я ухмыльнулся, позабавившись неожиданному каламбуру: 'Валяшко — валяешь'.
— 'Опчество', 'али как'… Что за детский сад?
Валяшко испытующе посмотрел на меня — мол, ну-ну, продолжай.
— Можешь сказать…, — я чуть улыбнулся, — сказать опчеству… что насчет командира беспокоиться не нужно. Не пропадете с ним. Понял? Да и Степан Семенович никуда ж не делся.
Боец хмыкнул. Потом слегка улыбнулся.
— Вот и я думаю — раз с лодки только вы трое спаслись, то это не хухры-мухры. И насчет Степан Семеныча правильно. Ну хорошо, если так. Врать не буду, полегчало… Но это только это между нами, а, Михалыч?
— Конечно.
— А насчет ящиков — главное, чтобы вода внутрь не попала, — снова громко сказал Валяшко. — Правильно я мыслю?
— Правильно, — кивнул я.
Вейхштейн, не подозревая о разговорах, которые ведутся о нем в 'опчестве', шагал впереди, о чем-то оживленно беседуя с Радченко. Честно говоря, меня радовало, что он нашел общий язык со старшиной — не хватало нам еще раздоров из-за того, кому командовать. Но вот разговорчики бойцов заставили меня призадуматься. Конечно, солдаты имели право беспокоиться на этот счет, но вот то, что их опасения так сильно совпадали с моими собственными, одолевавшими меня по пути на прииск, меня пугало…
'Ладно, потом разберемся', решил я, и задвинул тревожные мысли на задний план. За оружием отправилось аж семь человек — Радченко, мы с Вейхштейном, и четверо бойцов: Саша Валяшко, Ваня Быстров, Леша Клушин и Миша Новиков, тот самый, который на пару со старшиной так ловко скрутили нас в наше второе ангольское утро. В поводу Миша вел кобылу Звездочку — смирную каурую лошадку, одну из трех имевшихся на прииске. Конечно, взяли ее не просто так — на обратном пути именно Звездочка должна была волочь на себе тяжелые ящики с оружием и гранатами.
Пожалуй, в отправке к берегу такого количества народу не было никакой необходимости — на прииске людям нашлась бы работа. Но Зоя и Радченко рассудили верно: работа работой, однако иногда и перемена обстановки необходима, чтобы люди на стенку не полезли. Впрочем, старшина не был бы самим собой, если бы не убил одним выстрелом двух зайцев — бойцы шли с оружием и сухим пайком на четверо суток.
— Будет вам вместо работы учеба, — обрадовал их Радченко. — Как товарищ Суворов говорил? 'Тяжело в учении, легко в бою'. Вот так и у нас. Ибо не прогулка это по парку с мороженым и каруселями, а боевая вылазка, уяснили? Вот и хорошо. Заодно и жиры свои порастрясете.
Где он нашел 'жиры' у этих крепко сложенных, мускулистых парней, понять было непросто. Впрочем, ему виднее… Но и нам с Вейхштейном, чтобы особо не выделяться, пришлось взять автоматы и сидоры (они только так назывались, на самом же деле вместо привычного вещмешка нам выдали по довольно удобному квадратному ранцу, конечно же, без всяких меток и надписей) с припасами: повар Олейник напек в дорогу вкуснейших пирогов и выдал каждому по солидному куску вареного мяса и по караваю хлеба. Пироги мы уписывали по пути к берегу — а то пропадут на жаре, а мясо и хлеб оставались на обратную дорогу.
Прииск мы покинули 14 декабря. Согласно плану вылазки, прибыть на берег мы должны были во второй половине следующего дня, взять ящики, и сразу же отойти в саванну. Места безлюдные, но долго 'светиться' на берегу — а уж тем более становиться там лагерем — все равно никому не хотелось. Потом мы планировали переночевать в одной из баобабовых рощиц (может быть даже в той, где несколькими днями ранее останавливались мы), и днем — в крайнем случае, вечером — 16-го декабря вернуться на прииск.
На прииске на дни нашего отсутствия была объявлена профилактика: Раковский и Анте, засучив рукава, шерстили свои 'вотчины': электрику и машинерию, Зоя и Горадзе устроили масштабную ревизию запасов, Попов, как обычно, ввиду отсутствия пациентов пропадал на огородике, ну а на кухне у Олейника работа не прерывалась никогда. Оставшиеся же в лагере солдаты — Матвей Грищенко, Боря Клюйко, Гриша Кондратьев и Федя Яровец, а также наш бравый Данилов — только и могли, что обеспечивать охрану на вышках. Даже в секрет в эти три дня они не выходили, какие уж там рабочие смены…
Шли быстро — не в пример быстрее, чем мы плелись от берега до прииска. И дело было отнюдь не в том, что во многих местах мы шли под горку, спускаясь с предгорий к побережью, и не в том, что Радченко вел нас более коротким маршрутом, чем тот, которым мы шли на прииск. Несколько дней назад мы были буквально раздавлены случившимся, да и шли, по сути, наудачу, особо не надеясь на скорую встречу со своими — скорбь и неуверенность были словно чугунные гири на ногах. Зато сейчас вокруг были самые что ни на есть наши, советские люди, оттого и шагалось легче. Да еще Ваня Быстров, тащивший на плече ручной пулемет, оказался балагуром, каких поискать и, казалось, мог сыпать анекдотами и прибаутками день напролет. Саванна то и дело оглашалась взрывами хохота, и даже суровый Радченко временами прятал улыбку в усы.
Так и топали — левой-правой, час за часом.
Пекло солнце, на горизонте пылило стадо каких-то зверей — может, антилоп, а может быть даже и слонов, один раз странной подпрыгивающей рысью медленно пробежали жирафы. Они почему-то всегда казались мне самыми ущербными из животных — неуклюжие, несуразные, они вызывали жалость своими ломкими длинными ногами и неестественно вытянутыми шеями. С большого расстояния жирафы казались составленными из спичек скелетиками, и двигались примерно с такой же грацией. С другой стороны — лучше уж пусть вокруг бегают такие несуразные, но безобидные создания, чем грациозные хищники из семейства кошачьих. Львов и гепардов, насколько я понимал, в ангольской саванне обитает немало. Встречаться с ними не хотелось.
Вечером встали лагерем на краю небольшого плато, в десятке метров от родника, выбивающегося из-под камней. Выкопать ямку для костра, нарубить дров, наломать веток для лежанок — все эти дела заняли совсем немного времени, да и могло ли быть иначе, если за работу взялись пятеро мужчин? Новиков и Клушин тем временем, отойдя на полсотни шагов, разделывали тушу бородавочника, которого Клушин же и подстрелил. Вышло это неожиданно для нас, и уж, конечно, совершенно не ожидал такого поворота событий сам бородавочник. На небольшое семейство этих дальних родственников обычной свиньи мы наткнулись, когда спорили, пришла ли пора разбить лагерь или можно до наступления сумерек отмахать
