Нет, я не злорадствовал. Вот ещё. Просто радовался. За себя радовался. А помимо того чисто не по- человечески был благодарен тому, кто проучил мерзавцев. И мне даже повезло увидеть его, своего спасителя. Другое дело, что спасибо сказать ему не сумел. Так уж вышло. А вышло так. Выползаю, расставляя лапти «елочкой», на обочину, смотрю и вижу: неподалёку от моего болида в круге жалкого фонарного света тарахтит кровавого (сразу уточню — не чёрного драконьего, а человечьего красного) цвета «ямаха». В седле в позе форейтора сидит человек во всём чёрном. Боты на нём чёрные, штаны-куртка чёрные, шлем и тот чёрный — всё чёрное. И всё стильное. Любо дорого поглядеть. Красавчик с рекламного постера. Не то что некоторые. Под некоторыми я в первую очередь себя имею в виду. Одетого в будничное шмотьё, с ног до головы перемазанного глиной, да ещё и вампирами отчебуреченного.
Разглядеть лицо незнакомца я не смог, расстояние не позволило, но каким-то шестьсот шестьдесят седьмым чувством понял, что именно этот таинственный мотоциклист вытащил меня из передряги. Само собой, приветственно махнул ему рукой. Дескать, привет, мужик. Жди, уже иду выразить признательность и всё такое. Но, как оказалось, встреча со мной в планы человека в чёрном не входила. Убедившись, что я жив-здоров, он опустил на лицо зеркальное забрало и выжал газ. «Ямаха» взревела диким зверем, встала на заднее колёсо, и в следующую секунду сорвалась с места. И всё. Только грязные брызги из-под колёс в разные стороны.
Истребитель вампиров? — озадаченно подумал я, провожая незнакомца взглядом. — Или нет? А если нет, то тогда кто?
Думал я над этим до тех пор, пока красно-чёрное пятно окончательно не растворилось в промокшей темноте. И даже после этого ещё какое-то время думал. До тех пор думал, пока в кармане перепачканного плаща не зазвучал твист, под который в «Криминальном чтиве» так ярко зажигали Ума с Джоном. Этот рингтон в шутку, смысл которой я давно уже позабыл, закреплён у меня за мобильником Ашгарра. Тщательно потерев руку о джинсы, потом ещё и о свитер, я вытащил трубу и приложил к уху:
— Говори.
— Тут два трупа, — взволнованным голосом сказал поэт.
Я его поправил:
— Не тут, а здесь.
— Где здесь? — не понял он.
Несколько запутавшись, я по-собачьи встряхнул головой:
— Ты, вообще-то, про что сейчас говоришь?
Ашгарр прокашлялся и хрипловатым шёпотом поведал:
— Пять минут назад звонок в дверь. Подхожу, гляжу в глазок, там двое. Спрашиваю, кто, какого. Привет, говорят, дракон, мы правильные перцы, мы бабло Егору за Зёрна подкатили. Должок хотим задуть, проценты отслюнявить и всё такое. Ну ладно, думаю, должок так должок. Пошёл халат накинул, возвращаюсь, открываю, а там… Короче эти двое уже не стоят ни фига, а лежат в затейливых позах. И у них, знаешь, это…
Ашгарр замялся.
— Ну выкладывай давай, не томи, — поторопил я. — Чего там у них?
— Головы у них отрезаны, — выдохнул поэт.
Час от часу не легче, подумал я. Быстро прикинул хвост к носу и распорядился:
— Шухер не поднимай, срочно затащи тела в квартиру.
— Уже.
— Молодец. Видел кто?
— Вроде нет. Тихо в подъезде, спит народ.
— Черепушки подобрал?
— Само собой.
— Вот и хорошо, вот и отлично. Дальше так: никому не открывай, жди меня, буду через полчаса. И это ещё…
— Что?
— Не нервничай.
— А я и не нервничаю.
— Вот и умница.
Сложив трубу, я прыгнул за руль и сразу вжал педаль газа в асфальт. Час был поздний, светофоры мигали жёлтым, и я катил без остановок на предельно возможной скорости. Через двадцать восемь минут подъехал к дому и, оставив болид у подъезда, рванул к себе на третий.
Ашгарр уже открывал.
— Смотрю, крови нет, — сказал я, оглядев лестничную площадку. — Затёр?
— Её и не было, — ответил Ашгарр, пропуская меня в квартиру. А когда увидел, в каком виде я припёрся, ахнул: — Ёпсель-мопсель! Ты чего такой уделанный?
— Работа такая у нас, шахтёров, — коротко ответил я. Но затем, пока скидывал плащ и боты, всё-таки рассказал (за не имением времени, не вдаваясь в подробности) о том, что со мной произошло у моста через Ухашовку. После чего спросил: — Ну а где твои?
— В комнате Вуанга, — ответил Ашгарр и зачем-то показал рукой, будто я не знал, где это.
Поэт уложил тела посреди вечно пустующей комнаты воина с какой-то немыслимой аккуратностью — ножки вытянуты, ручки прижаты к бёдрам. И даже головы приставил.
— Ты уверен, что котелки не перепутал? — спросил я, разглядывая эту мрачную инсталляцию.
— Этот вот поплотнее, — показал Ашгарр на левого, — значит, и помордатее.
Я согласился:
— Логично.
Парням было лет по тридцать, плюс-минус год-два. Парни как парни — стильные стрижки, модные шмотки, не гопники по виду, но и не метросексуалы. Плотный (тот, что был в плаще) походил на менеджера среднего звена, второй (тот, что был в куртке) — на бандита средней руки. У того, что походил на менеджера, лицо было спокойное (не до безмятежности спокойное, а сосредоточено-спокойное), лицо же «бандита» перекосило от ужаса, и теперь само навевало ужас.
— Карманы обшманал? — спросил я.
Ашгарр покачал головой:
— Нет.
— Чего так?
— Ну… как сказать…
— Понятно. Побрезговал. Тогда учись, студент, пока я жив.
Документов у мертвяков при себе не оказалось, зато у одного нашлась заточка, а у второго — финский нож с красивой, до умопомрачения красивой, наборной ручкой. Это всё. Ни лопатников, ни банковских карт, ни мобильников, ни ключей. Знали ребята, куда и на что идут.
Я передал оружие Ашгарру:
— Кинь куда-нибудь.
Сам вновь склонился над трупами и засунул палец в пасть сначала одному, потом и другому.
Мои худшие предположения подтвердились.
— Что там? — заглядывая мне через плечо, поинтересовался Ашгарр.
— Вампиры, — доложил я и вытер руку о штанину «бандита». После чего расстегнул на нём куртку и разорвал рубаху на груди. Над левым его соском синела татуировка в виде коронованной жабы. Точно такую же лупоглазую царевну я нашёл и на загорелой груди «менеджера». Чертыхнувшись, я обернулся к Ашгарру: — Видишь?
— Вижу, — сказал он. — Только не совсем понимаю, что эти тату означают.
— А то и означают, что парни из стаи Дикого Урмана.
— Это плохо или очень плохо?
— Это никак. Но если Урман решит, что мы его парней уделали, то…
— Что?
— Вспотеем.
Ашгарр нахмурился и, сложив по своему обыкновению руки на груди (чисто Наполеон Бонапарт),
