Хозяйка Судьба

мне, Карл, существовала.

— Час от часу не легче!

— Вот и думай! — Леон приник к кружке и на некоторое время замолчал.

— Он пришел ниоткуда, — сказал Леон, оторвавшись, наконец, от кружки. — И ушел в никуда. Через год после коронации Романа Саффы, Вастион просто исчез, чтобы уже никогда и нигде не объявиться.

А вот про это Карл, разумеется, знал. Василий Вастион ко времени своего таинственного исчезновения успел стать знаменитым художником. Его росписи украшали самые великолепные дворцы и храмы того времени. Его имя было известно многим. И исчезновение мастера Василия естественным образом не могло не произвести на современников самого сильного впечатления. Михаил Кай — гофмаршал Саффы- Завистника — оставил об этом запись в своих «Мемориях», отметив, между прочим, что по его сведениям Вастиону было тогда чуть более сорока лет, и был он человеком крепкого здоровья и спокойного нрава. В нескольких городских хрониках, записях видных людей того времени и даже в королевских анналах дома Рамонов, остались и другие заметки об этом событии. Случай, что и говорить, из ряда вон выходящий. Ведь Вастион, в отличии, скажем, от того же Канатчика, не был ни праздным гулякой, ни искателем приключений. Жизнь его была на виду, и тем не менее, выехав однажды из Капойи в Цвирг, он просто растворился в прохладном воздухе той давней осени, не оставив ни следа, ни указания на то, что же с ним на самом деле случилось.

«Вастион!»

— Любопытно, — кивнул Карл и решительно вернулся к вопросу, на который Мышонок пока так и не ответил. — Но лично я пока знаю только то, что знают и все прочие люди. Виктор де Майен добыл Алмазную Розу, хотя, видят боги, стоило это ему очень дорого, и подарил ее своей возлюбленной.

— Глупости, — отмахнулся Мышонок, возвращаясь к еде. — Не было никакого кавалера де Майена, Карл. И города такого, насколько я знаю, никогда не существовало. Все это красивая сказка, но к истине не имеет никакого отношения.

3

Мышонок ошибался. Земля Майен не была землей «где-то нигде», и Виктор де Майен не был мифическим персонажем, существующим благодаря одной лишь людской фантазии. Но, по- видимому, Леона ввела в заблуждение изощренная тайнопись послания, отправленного в никуда. Тайна, укутанная в тайну, прикрытую другой тайной. Его увлекли шифры и коды, игра слов и значений великолепной песни, и мнящаяся пытливому уму еще большая тайна, возможно, запрятанная в глубине текста, как кочерыжка в толще капустных листьев. Вот в этом, последнем, он, судя по всему, действительно не ошибся, хотя последняя тайна песни о кавалере де Майене так и осталась не разгаданной.

— Ты знаешь, — спросил Мышонок, тщательно прожевав кусок ветчины. — Откуда взялась эта клятая Алмазная Роза? — он хитро усмехнулся и запил ветчину добрым глотком Риенского. — От дремучего невежества и великолепной хитрости шифровальщика!

— Вот как? — поднял бровь Карл. Ему уже приходилось слышать мнение, что Мотта Серайя это не столько название некоего ювелирного чуда, сколько аллегория выбора. Однако тот, кто ему об этом рассказал, объяснить ничего не мог, просто потому, что и сам был всего лишь сорокой, без смысла и умысла повторяющей чужие слова.

— Именно так, — с видимым удовольствием подтвердил Леон. — И я не зря спросил тебя, Карл, насколько хорошо ты знаешь трейский язык. Все дело в значении слов и контексте, который их выявляет.

Мышонок был доволен собой, и, видят боги, имел на это полное право.

— Начнем с того, — сказал он после паузы, которую использовал, для того чтобы снова приложиться к кружке. — Что «роза» по-трейски «карса». Надеюсь, ты обратил внимание, не Мотта, а карса, и розовый цвет, поэтому, звался у них не «моттада», как в этом случае следовало бы ожидать, а «карсида». Почему-то мне кажется — хитрый взгляд из-под бровей. — Что ты это знаешь. Я ошибаюсь?

«Знаю, знал… какая, к демонам, разница?» — но, разумеется, Мышонок был прав. Карл это знал. «Карсида эсселенца», так называлась красная светлая в Венеде и в Во. А что такое красная светлая, если не розовая?

— Но Канатчик этого мог и не знать, — возразил Карл.

— Мог, — не стал спорить Мышонок. — Но, видишь ли, знал он об этом, или нет, однако он совершил очень любопытную ошибку. Или, вернее, подмену, потому что обыкновенной ошибкой случившегося не объяснить. С одной стороны, Канатчик настойчиво повторяет словосочетание «алмазная роза» и делает это семь раз — запомни, пожалуйста, это число — семь раз на протяжении всего текста песни, как если бы хотел, чтобы мы безоговорочно приняли именно такой перевод словосочетания «Мотта Серайя», которое — вот диво! — появляется в песне всего лишь однажды. Приняли и выучили наизусть! Долей мне, будь любезен, этого чудесного вина. Речь радует слух, но сушит глотку!

— Но Мотта, — продолжил он после того, как снова отдал дань красному Риенскому. — Хоть и не роза, как мы с тобой уже установили, но тоже цветок.

— Трейский цвет, — подтверждая его слова, кивнул Карл.

— Именно так, — согласился довольный Леон. — Именно так, мой друг! И цветок этот, что любопытно, называется «трейский цвет». Тебе приходилось его видеть?

— Да, — ответил Карл и, в свою очередь, отпил из кружки. — В Высокой Земле он по-прежнему расцветает поздней весной на склонах пологих холмов. Розовый, редко, красный, семь больших ажурных лепестков… Что бы еще ты хотел услышать?

— Он действительно похож на розу? — с искренней завистью к много путешествовавшему другу, вспыхнувшей в его глазах и прозвучавшей в голосе, спросил Мышонок. Сам он редко покидал город, да и то только для того, чтобы достичь какого-нибудь другого города.

— Возможно, — пожал плечами Карл, вспоминая трейский цвет. — Дело фантазии. С некоторой долей воображения и при плохом знании ботаники его, пожалуй, можно принять за дикую розу.

— Ну, вот! — искренне обрадовался Леон. — Значит, те, кто говорил, что это хитроумная обманка, были правы. Но главное здесь число семь. Ты не забыл? Семь! Семь лепестков, семь спутников, семь ворот, которые должен был миновать кавалер Майен. Вот, что на самом деле хотели они сообщить. Ты понимаешь, теперь, как они действовали? Это же классический прием трейской риторики: троекратное повторение главной мысли! А какая буква трейского алфавита обозначает семь?

— Шур, — сказал Карл. Получалось, что его не обманули. «Шур» ведь это не только буква и число, это еще и весы — аллегория выбора…

— Вижу, что ты знаешь, о чем я говорю, — кивнул Леон. — Выбор, Карл! Выбор! Знать бы еще, что следует выбирать и из чего!

— Дорогу? — предположил Карл.

— О! — искренне обрадовался Мышонок. — А ты, оказывается, не только мечом махать умеешь!

— Я много чего умею, — усмехнулся в ответ Карл.

«И знаю», — добавил он про себя. Но и то верно, что такой анализ текста, какой предложил ему сейчас Мышонок, Карл слышал впервые. Другое дело, что если бы не «философское» расположение души, возникшее у него тем вечером, Карл вряд ли заинтересовался тайнописью баллады о Викторе де Майене. Не то, чтобы это было ему вовсе не интересно, но тайна старинного текста не была для него притягательна в той же мере, в какой интересовался ею тот же Леон. Однако вечер был замечательно хорош, а компания Мышонка делала его и того лучше, да и настроение сложилось подходящее, так почему бы не поговорить о песнях старого пьяницы Канатчика или «Сказаниях о богах и героях» божественного Корвина, или еще о какой-нибудь книге, легенде или песне, ведь о чем и говорить с Леоном, как не об этом?

— Ну-ну, — улыбнулся Леон. — Пойдем дальше?