12
— Вы знаете, Карл, — Лев Скоморох обычно говорил тихим и, пожалуй, даже мягким голосом. Если не знать его так хорошо, как знал Карл, можно было легко обмануться и принять этого не высокого, полноватого кавалера с седыми клочками волос, сохранившихся на совершенно голом черепе только над ушами, за провинциального небогатого землевладельца и непременно отца многочисленного семейства, состоящего сплошь из одних только женщин. И лицо у него было под стать фигуре и манере одеваться, некрасивое, но располагающее, добродушное… Однако все это не соответствовало действительности. Маршал Скоморох был блистательным полководцем великой эпохи. И тихую жизнь провинциального затворника, делящего свое время между полями и фермами своих крошечных владений, любимыми книгами, и малочисленной семьей, состоящей из больной жены, слывшей некогда одной из первых красавиц императорского двора — она была на полторы головы выше своего мужа — и двух богатырского сложения сыновей, вот эту спокойную размеренную жизнь он обрел, только выйдя в отставку.
— Вы знаете, Карл, — сказал Лев. — Что самое трудное для меня в профессии полководца?
— Посылать людей на смерть, — предположил Карл.
— Да, — согласился Лев. — Скверное у нас ремесло, Карл. Но смерть… Смерть лишь частный случай. После сражений мне всегда было стыдно смотреть в глаза уцелевшим. Люди не шахматные фигуры, Карл, так я это понимаю, и война не игра.
«Странно, что я вспомнил именно об этом разговоре…»
Действительно странно, потому что, если мысль, высказанная маршалом, и имела отношение к тому, о чем думал сейчас Карл, то только опосредствованное. На самом деле, занимала Карла гораздо более общая мысль о характере отношений между людьми, о чести и достоинстве человека, и о порядочности, которая предполагает уважение к собеседнику.
«Я могу сделать одно из двух, — размышлял он, сидя в кресле с закрытыми глазами. — Позвать Медведя сюда, или… или „сходить“ к нему самому».
На самом деле, он уже все для себя решил, и рассуждения на данную тему служили сейчас лишь одной цели, успокоить взявшее разгон сердце. То, что предполагал совершить Карл было чем-то настолько новым и, пожалуй, неприятным, что даже его бестрепетное сердце отозвалось на вызов, который предстояло теперь Карлу бросить неведомому. Но…
«Логически рассуждая, если возможно первое, то почему бы не случиться и второму?»
Карл едва успел додумать эту не слишком сложную мысль, как мир изменился, и означало это, что даже невозможное возможно. Чуть окрашенная в красный цвет тьма — он сидел перед окном, за которым сияло яркое солнце ранней осени — сменилась чуть приглушенными сумерками раннего вечера, хотя Карл доподлинно знал, что скачка во времени не произошло. День был тот же самый, и час тоже, но место, разумеется, было другое. Он стоял сейчас в толчее рыбного рынка и перед ним, буквально в нескольких шагах, находился старенький и неказистый дом аптекаря Михайлы Дова.
«Возможно все, — подумал он с каким-то пугающим равнодушием. — Надо только захотеть…»
Однако, несмотря на охватившее его равнодушие, приближающееся по силе к полному безразличию, Карл помнил, что привело его к дому старого Медведя, и зачем он сюда послан. Поэтому, не медля, но и без спешки, он пошел к дверям, не обращая внимания на снующих туда-сюда людей, которых он, впрочем, каким-то образом совершенно не задевал, хотя порой шагал прямо на них. Однако все как-то устраивалось, и им удавалось разминуться, без какого-либо усилия с обеих сторон. И это было странно, потому что точно так же, как Карл не обращал на них никакого внимания, так и они совершенно игнорировали его присутствие. Подойдя к дверям дома, Карл задержался на мгновение, но стучать нашел излишним, и просто прошел через закрытые створки, совершенно этого, впрочем, не почувствовав и не придав случившемуся никакого особенного значения.
В аптеке, как всегда, было тихо, и царил полумрак, в котором, однако, Карл видел гораздо лучше, чем на залитой солнечным светом улице. Михайло Дов сидел на своем обычном месте и что-то старательно растирал ступкой в большом глиняном горшке, но заметил гостя только тогда, когда тот заговорил.
— Здравствуйте, мастер Дов, — сказал Карл, приблизившись к столу, за которым работал аптекарь.
— Что? — Встрепенулся старик и, повернувшись на голос, вперил в Карла недоверчивый взгляд своих карих глаз. — О!
— Вы, кажется, приглашали меня в гости, мастер Дов, — Карл вдруг ощутил некую неловкость, но понять ее причины так и не смог.
— Приглашал, — кивнул Медведь, теперь уже с интересом рассматривая Карла. — И рад, что вы пришли, господин мой Карл.
— Но? — спросил Карл.
— Но я вижу рефлет в третий раз в жизни, мой господин, и в первый раз это рефлет, посланный ко мне другим человеком.
— Человеком, мастер Дов?
— А это уж как вы решите, так и будет, — сказал, явно уже вполне овладевший собой старик. — А мне так просто легче говорить. Вина не предлагаю, но, может быть, присядете?
— Присяду, — согласился Карл, хотя не испытывал никакого желания сесть. Он вообще не испытывал сейчас никаких желаний, да и чувства его были приглушены, напоминая огонь затухающего фитиля.
Все-таки он сел. Сел и старик.
— Что вы хотите знать, господин мой Карл?
— Расскажите мне о негоде, мастер Дов, — попросил Карл.
— Негода, — кивнул старый аптекарь. — Ну, вам, господин мой Карл, не о травке, вестимо, услышать хочется. Хотя о травке этой зловредной я вам как раз рассказать мог бы много чего интересного. Однако вас другое интересует, не так ли? А коли так, то и рассказывать, почитай, нечего. Но… Да, господин мой Карл, да, вы правы. Травка эта есть судьба таких, как вы. На каждого Долгоидущего, хоть раз в жизни, если так можно выразиться, но ложится тень негоды. И обычно это тень смерти, господин мой Карл, потому как мало кому удалось пережить отравление ее ядом. Травят, мастер мой Карл, как не травить, если от века так заведено? Долгоидущие, рожденные под Голубой Странницей, и, разумеется,
— Близнецы?
— Ну вы же знаете уже, наверное, господин мой Карл, или еще не сподобились?
— Знаю, — согласился Карл. — Но скажите, ведь все мы разные…
— Разные, — кивнул старик. — У одних есть Дар, у других его нет, одни Долгоидущие, а другие проживают лишь короткий человеческий век. Колода тасуется, так я это понимаю, но верно ли мое понимание?
— А откуда вообще пошло травить нас негодой?
— А кто ж его знает! — Всплеснул руками старик. — И не знает никто, я думаю. То древняя история, мастер мой Карл, очень древняя. Никто уж и не помнит, что взялось и откуда. Даже мы, уж на что памятливые, а и то позабыли. Вот разве что Хранители знали, но и о них, почитай, лет триста, как слух пропал. Последним-то, вы, верно, знаете, Вастион был… и все. Прервалась традиция. Но слово-то осталось, господин мой Карл. Слово, записанное, оно долго живет. Однако вот интересное дело, что травить вас надобно, многие знают и почитают при том первейшей своей обязанностью, или думают, что по другому вас не убить… Не знаю. Но то, что выжившему — а и про это они тоже не ведают, что не всех негода в гроб сводит — что выжившему они силу особую сами дают, про то не знают. Вы же вот, господин мой, и сами, небось, знаете, что сотворила с вами эта подлая травка, или как?
— Так, — согласился Карл.
— Ну, вот, собственно, и все, господин мой Карл. Добавить и нечего, почитай. Разве что вспомнить, что по-трейски негода это «элия четана», и, если перевести дословно, а не как название, означает это «освобождающая или открывающая внутреннюю суть». А внутренней сутью, господин мой Карл, да вы о том и сами, верно, ведаете, трейцы душу человеческую иногда именовали.
— Спасибо, мастер Дов, — поклонился Карл. — Спрошу вас еще об одной вещи, но, если не захотите,
