Мара приняла решение и протянула к нему руки; он же прижался губами к ее жаждущим и трепетным устам. Она обняла его за шею, привлекла к себе. И Гордон принялся покрывать горячими поцелуями ее глаза, уши, шею, губы…
– О Боже… – Мара застонала, когда язык его коснулся ее отвердевших сосков.
Он целовал сначала одну ее грудь, потом другую. Она же, разомкнув объятия, стала расстегивать пуговицы у него на штанах. Его отвердевшая и увеличившаяся плоть вырвалась из плена одежд, и Мара, восхищенная, воскликнула:
– О, любовь моя! Ты так прекрасен!
Гордон стащил с нее штаны для верховой езды, потом полотняные панталоны и с нескрываемым восторгом принялся разглядывать ее обнаженное тело.
– Пиршество для глаз. Теперь я знаю, что означает это выражение, – проговорил он с благоговением в голосе.
– Я не могу насытиться… не могу насмотреться на тебя, так что, пожалуйста, разденься сам.
Гордон подчинился, и она затрепетала в восторге.
– Ночами я лежу без сна и представляю тебя обнаженным.
– Вот как? – Он принужденно рассмеялся. – И я не обманул твоих ожиданий?
Мара облизала пересохшие губы.
– Ты даже превзошел их.
Ее руки, касавшиеся его мужской плоти, были горячими и настойчивыми – они ласкали, поглаживали, теребили…
Потом она взяла его руку и положила на свое лоно.
– И еще я представляю ночами, как ты ласкаешь меня.
Откровенность Мары возбуждала Гордона не меньше, чем ее горячие руки. Он снова склонился над ней, чтобы поцеловать ее грудь. Потом принялся покрывать поцелуями все ее тело – целовал ее плечи, шею, живот.
– О Боже! Это восхитительно! Просто чудо! Дорогой, сделай это со мной теперь же! Я готова.
Гордон сделал движение, и его горячая плоть коснулась ее живота. И тотчас же руки его стали раздвигать повлажневшие складки…
– Сюда! Вот так вот…
Она помогала ему, но все же он с трудом в нее проник.
– Я боюсь причинить тебе боль.
– Мне все равно. Не думай об этом.
Она приподнялась ему навстречу, и тонкая преграда раздвинулась. Мгновенная боль, которую испытала Мара, тотчас же сменилась ощущением нарастающего и почти нестерпимого наслаждения. Голова ее кружилась.
Она стонала и бормотала в экстазе:
– О! Любовь моя! Любовь моя, бесценный мой!
Гордону с трудом верилось, что ее страсть может быть столь велика.
Грудь, живот, бедра Мары – казалось, вся она стала продолжением его тела; казалось, они слились воедино и стали одной вздымающейся и извивающейся плотью. Темп их движений постоянно нарастал – до тех пор, пока тело Мары вдруг не содрогнулось, словно в судорогах. А затем все повторилось, снова и снова, только каждый раз наслаждение становилось все более острым, и Мара почувствовала, что если эти мучительные и сладостные содрогания не прекратятся, то она умрет.
Мара видела прямо перед собой лицо Гордона, искаженное страстью, она чувствовала, как его плоть входит в ее плоть, и вновь – в который уже раз – подумала: если это будет продолжаться, она в конце концов не выдержит…
…Потом они лежали рядом, держась за руки, бедро к бедру, лежали полусонные, и, казалось, время для них остановилось. Наконец он приподнялся на локте и улыбнулся ей.
– Я люблю тебя, Мара Тэйт.
– Я люблю тебя, Гордон Юинг.
Она потянулась к нему и погладила кончиками пальцев его щеку и резко очерченный подбородок.
– Я хочу жениться на тебе.
Она рассмеялась:
– Тебе не кажется, что я слишком молодая, чтобы быть женой?
– Ты женщина, и дело не в возрасте. К тому же ты – моя женщина.
Ее улыбка была ласковой, но в ней таилась и печаль.
– Нет, Гордон, люди не могут владеть друг другом. Я буду счастлива, если ты на мне женишься, но я никогда не стану твоей женщиной, потому что это было бы рабством.
На его лице появилось выражение растерянности.
