больнице Сент-Френсис я видела, как она дала пощечину одному доктору, который ошибочно решил, что наша подружка нуждается в его внимании.
Сесиль фыркнула:
– Дала только по одной причине: он не сказал «пожалуйста».
Мара рассмеялась:
– Вы неисправимы, Сесиль.
В тот вечер ужин был домашним, интимным, без посторонних. Мара и ее мать из уважения к сестрам милосердия, гардероб которых отличался скромностью, надели повседневные платья, которые носили в городе. На Джоан был простенький серый костюм, правда, сшитый на заказ, очень узкий в талии. Сесиль, однако, надела атласную белую блузку с длинными рукавами и глубоким вырезом и юбку колоколом, украшенную оборками, батистовыми вставками и кружевами.
– Она очаровательна, – прошептал Гордон на ухо своей жене, когда они садились за стол.
– Да, Сесиль затмила нас всех. А я-то думала, что бедное дитя выйдет к ужину в платье из мешковины, ведь она такое говорила…
Сесиль оказалась не только очаровательной женщиной, но и прекрасной собеседницей, а ее знакомство с проблемами коммерции произвело на Гордона огромное впечатление.
– Вы, случайно, не родственница Пьера Дюма из Парижа? – спросил он.
– По правде говоря, он мой дядя, брат моего отца, месье Юинг.
– Это удивительно. Мы с Пьером стали близкими друзьями, когда я впервые посетил Европу. А как сейчас поживает старый плут?
– На прошлой неделе мы получили от него письмо. Дядя Пьер – надежный сторонник Америки в ее конфликте с Испанией. Именно под его влиянием мой брат Луи нанялся на воинскую службу. А я оставила свое место сестры милосердия в больнице Сент-Френсис по той же причине.
Сесиль вскинула руку:
– Vive l’Amerique!
Гордон расплылся в улыбке:
– Вот за это я и выпью!
Он отпил из своего бокала.
– Кстати, что вы думаете о калифорнийском вине? Уступает ли оно французским винам?
– Я плохо разбираюсь в винах, месье Юинг, но это вино мне очень нравится.
Она подняла свой бокал и произнесла тост:
– За полную победу Соединенных Штатов и падение Испании. Всей душой желаю Америке победы!
– Le Commencement de la fin![24] – сказал Гордон, чокаясь с француженкой.
Мара и ее дочь обменялись вопросительными взглядами.
– Как мило, что ты можешь попрактиковаться во французском, Гордон, – сказала его жена с лукавой улыбкой.
Гордон смутился.
– Да, в самом деле. Мой французский никуда не годится.
– Вовсе нет, – возразила Сесиль. – У вас прекрасное произношение – magnifique![25] Вас даже можно было бы принять за француза.
– Что же, спасибо, моя дорогая.
Гордон поправил узел галстука и в смущении откашлялся. Желая сменить тему, он обратился к дочери:
– Кстати о войне. Я получил сегодня телеграмму от Сэма Роджерса – он сообщает о своих коммерческих интересах в Южной Америке. Сэм собирается навестить Джилберта в Буэнос-Айресе в следующем месяце. И также сообщает, что его сын остался в Сан-Франциско с семьей сестры и теперь вступил добровольцем в американскую армию. Похоже, что я ошибся в этом юноше, недооценил его решительность и твердость.
Девушка порывистым движением поднесла руку к горлу – ей почудилось, что сердце затрепетало у нее в груди, точно испуганная птичка.
– Когда? Где он? В какое подразделение его определили?
– Об этом Сэмюэл не сообщает, но у меня такое чувство, что в кавалерийский полк. Юный Сэм – прекрасный наездник, неплохо зарекомендовал себя в Лондоне. Ни одно празднество не обходилось без его участия.
– О Боже! – прошептала девушка, после чего надолго замолчала; в дальнейшем она почти не принимала участия в разговоре.
В эту ночь сон не приходил к Маре. Услышав бой часов в нижнем холле, она поняла, что уже одиннадцать. Потом часы пробили полночь, потом час. Мара ворочалась и металась в постели, сбрасывала одеяло, потому что ей казалось, что слишком жарко, а через несколько минут становилось холодно, и она начинала дрожать и снова натягивала одеяло на свое измученное тело.
Причиной же ее беспокойства и бессонницы был Сэм Роджерс. «Сэм! Сэм! Сэм!» – мысленно кричала она, призывая его образ, и он возникал перед ней как живой – высокий, стройный, мускулистый, с
