Над Кентукки сияло ослепительное солнце. Восьмилетняя Элизабет сидела на веранде, забившись под узкую тень навеса. Шея взмокла под волосами, хоть они и были перехвачены лентой. На улице пустынно: кто дремал – послеполуденная сиеста, а кто отправился на местный пруд. Девочке тоже хотелось поплавать, но она понимала: сейчас проситься нельзя. Мать и ее приятель Мэтт пили весь день и уже принялись ссориться.
Их ссоры Элизабет ненавидела, особенно летом, когда все окна распахнуты настежь. Дети во дворе, прекратив игры, слушали. Сегодня ругались особенно бурно. Мать визжала, осыпала Мэтта ругательствами, и тот, наконец, ударил ее. Теперь оба спали, развалившись на кровати и даже не прикрывшись простыней, пустые стаканы стояли на полу.
Да еще Лейла, ее сестра, стала работать по выходным. Раньше Лейла называла воскресенье их днем, уводила Элизабет куда-нибудь. Местные девушки почти все гуляли с парнями, но Лейла – нет. Она мечтала уехать в Нью-Йорк и стать актрисой, а не торчать в Ламбер-Крик, штат Кентукки, до конца своих дней.
«В таких провинциальных городках, Ласточка, девчонки выскакивают замуж, едва окончив школу, и в результате – куча хнычущих детишек да каша-размазня на свитере бывшей заводилы. Нет, со мной такой номер не пройдет!»
Элизабет нравилось слушать рассказы Лейлы, как она будет жить, когда станет звездой, но и страшновато было: а как же она останется дома с мамой, с Мэттом? Одна. Без Лейлы.
Жарко, даже играть не хочется. Элизабет встала, заправила майку в шорты: худая девочка с длинными ногами и россыпью веснушек на носу. Широко расставленные, по-взрослому мудрые глаза. «Королева-мать», звала ее Лейла. Лейла всегда всем давала прозвища – иногда смешные, но, случалось, и откровенно злые.
В доме было еще жарче, чем на веранде. Раскаленному солнцу пыльные окна не помеха: оно нагрело кушетку с провисшими пружинами и набивкой, вылезшей из швов, линолеум, потрескавшийся и вспученный у раковины, до того старый, что уже и цвет не разобрать. Они жили здесь уже четыре года. Элизабет смутно вспоминался другой дом – в Милуоки. Побольше, с настоящей кухней и большим двором. Девочке хотелось прибраться в гостиной: повсюду пивные бутылки, сигаретный пепел, одежда валяется как попало. Но ведь не успеет Мэтт встать, как снова разведет бардак. Но все равно надо немножко прибраться.
Из спальни мамы доносился храп, хриплый, густой. Девочка заглянула в дверь – мама с Мэттом, должно быть, опять боролись. Тела их сплетены, правая нога Мэтта закинута на ее левую, лицом зарылся в ее волосы.
Элизабет надеялась, они проснутся до прихода Лейлы. Лейла таких зрелищ не выносила. «Привела бы своих подружек в гости к мамочке и ее жениху, – театральным шепотом говорила она Элизабет. – Пусть полюбуются на наш элегантный дом».
Сегодня Лейла, наверное, опять работает сверхурочно – в кафе на побережье. В жаркий день, бывало, другие официантки не являлись на работу. «У меня мои дни, – хныкала то одна, то другая управляющему по телефону. – Болит невозможно!»
Лейла объяснила ей, что это такое. «Тебе только восемь, ты еще маленькая, но вот мне мама ничего не рассказала, и когда со мной случилось, я едва дошла домой. Вообразила, будто умираю. А то еще узнаешь от подружек – понарассказывают тебе ужасов».
Элизабет, как умела, навела порядок, стараясь, чтобы в гостиной стало покрасивее. Задернула шторы, защищаясь от слепящего солнца. Вытряхнула пепельницы, вымыла столы, выбросила пустые пивные бутылки: пиво Мэтт и мама пили перед борьбой. И отправилась к себе в комнату, где умещалась раскладушка, секретер и стул с продавленным сиденьем. На день рождения Лейла подарила ей белое бархатистое покрывало, купила подержанную книжную полку и, покрасив красным, повесила ее на стенку.
Половина книг на ней были пьесами. Элизабет выбрала свою любимую – «Наш городок». В прошлом году Лейла играла в школе Эмили и так часто репетировала с Элизабет, что та выучила текст. Иногда на уроках математики Элизабет повторяла про себя любимую пьесу, это ей нравилось гораздо больше, чем таблица умножения.
Видно, девочка задремала, потому что когда открыла глаза, над ней навис Мэтт. От него несло табаком и пивом. Ухмыльнувшись девочке, он задышал тяжелее – запахло еще противнее. Элизабет отодвинулась, но от него было не увернуться. Он погладил ее по ноге.
– Книжка, наверное, скучная, Лиз…
Он знал, она терпеть не может, когда ее так называют.
– Мама проснулась? Я пойду, надо готовить ужин.
– Твоя мама еще долго будет спать. Давай прилягу с тобой, почитаем вместе.
В мгновение Элизабет была отброшена к стенке. Мэтт занял чуть не всю раскладушку. Элизабет попробовала выбраться.
– Пойду приготовлю гамбургеры. – Она старалась не показать страха.
– Сначала приласкай папу, милая.
– Ты мне не папа!
Вдруг она почувствовала себя в ловушке. Ей хотелось кричать, звать маму, разбудить ее, но Мэтт уже лез целоваться.
– Такая хорошенькая девочка… Вырастешь, красавицей станешь. – Рука его заскользила по ее ноге.
– Пусти! – вырывалась она.
– Не нравится, детка?
Тут через плечо Мэтта она увидела в дверях Лейлу. Зеленые глаза сестры потемнели от гнева. В одну секунду она метнулась через комнату и вцепилась в волосы Мэтта с такой силой, что голова у того запрокинулась.
– Хватит того, что ко мне в кафе липнут всякие мерзавцы! – визжала Лейла. – Я убью тебя, если посмеешь полезть к ней опять!
Пятки Мэтта гулко стукнулись об пол. Он скатился с кровати, стараясь увернуться, но Лейла больно крутила ему длинные волосы, и Мэтт принялся орать на нее, пытаясь ударить.
От шума проснулась мать: храп прекратился. Она вошла в комнату, завернувшись в простыню, мутные глаза обведены темными кругами, красивые рыжие волосы всклокочены.
– Что тут у вас? – сонно, сердито проворчала она, на лбу у нее Элизабет увидела свежий синяк.
– Вели своей бешеной девке, пусть не бросается на меня, когда я по доброте читаю книжку ее сестре. Словно я плохое что-то делаю! – орал Мэтт, злобно, бешено, но Элизабет слышала – он напуган.
– Лучше скажи этому грязному растлителю, чтоб убирался подальше, не то вызову полицию! – В последний раз дернув Мэтта за волосы, Лейла оттолкнула его и села на раскладушку к Элизабет, крепко обняв сестру.
