рыться в документах и нашел трудовую книжку. Ведь говорил ему Павел Васильевич: не храни улики, выброси! Сожги! Нет. Не послушался. Вот и лопухнулся.
Если книжка попадет в руки знающего, то он сразу определит: Петр – спец. Живой спец. Вернее: почему-то оставшийся в живых, после массовой зачистки. А это плохо. И не для него. Для него – чем хуже, тем лучше. Жить-то надоело. А вот для организации – плохо.
Уже пять лет как он на пенсии. Однако верил, что его работа незакончена. Лишь после своей смерти станет свободным. С детства ему внушали, что для советского человека превыше всего обязанность и долг перед РОДИНОЙ. И это у него в крови. И никуда не деться от самого себя.
После увольнения его хотели завербовать осведомителем. Сулили блага. Отбрыкивался. Грозили, настаивали. В управлении думали, что он был простым оперативником. Никто даже не подозревал, кем он работал на самом деле.
В трудовой книжке слишком исполнительный кадровик проставил перед словом оперативник литеру «М». Петр поздно заметил эту оплошку. Такой буквой помечался ликвидатор. А в специальном личном деле, которое сдавалось, после «зачистки» в вечный архив, ставили крест, подтверждающий уничтожение носителя литеры. И кроме высшего руководства никто не имел возможности листать эти дела. Петр не обратил внимания на ухмылку пожилого майора в отделе кадров. А зря. И это он понял только сейчас.
Каким-то образом, может быть из-за свистопляски в верхах МВД и КГБ во время перестройки, его специальное досье бросили в одну кучу с обычными делами работников МВД. Наверное поэтому и не зачистили, прохлопали или решили, что уже все сделано. Ну а рядовые оперработники и не подозревали, что в недрах МВД и КГБ существовала такая служба. Докладывать же о себе пенсионеры с литерой не собирались – это и коню понятно. И, кто успел, вывернулся: ускользнул на пенсию или за границу.
Когда его вызвали первый раз, он удивился и немного испугался. Но поразмышляв, пошел. Решил, что – чему быть, того не миновать. При вызовах в отдел для склонения его к негласной работе, Петр откручивался как мог. Но про его основную работу те, кто вызывал, даже не подозревали. А Петр все ждал и ждал, когда ему «неожиданно» скажут: «Что ж это ты, мил голубок – живой и на свободе?» Ждал, когда начнут грозить расправой, если откажется сотрудничать. Но никто ничего такого не говорил. Когда вербовали, предлагали деньги за осведомительство. Кретины безмозглые! Совершенно не соображают, что он работал за идею.
Напоследок Петр хмуро объяснил настырному оперативнику, что увольнялся на пенсию не для того, чтобы продолжать, а для того, чтобы завязать. Совсем недавно отстали. А в общем, он бы пошел на службу, но не к этим зубоскалам и чебурашкам, которые только и могут, что дразнить обезьяну.
По настоящему ликвидировать объект не умеют! Петр видел как-то их акцию. Отвратительное зрелище – сами устали как черти и объект замучили до того, что тот умер от переутомления, а не от воздействия. Лопухи! С ними работать он не хотел. Своих не искал. А ведь где-то остались… Не вымерли же как мамонты! Прошло-то всего ничего, несколько лет. Попрятались от самих себя.
После знакомства с новым поколением в МВД, жизнь показалась серой и беспросветной. Не было никакого интереса продолжать существование. Но убивать сам себя он не хотел. На этот счет у Петра была своя философия: не он дал себе жизнь, и даже не папа с мамой. И хотя в Бога Петр не верил, но подозревал, что там, наверху, кто-то есть. Там, в недосягаемой глубине то ли сознания, то ли космоса, есть что-то непонятное, всезнающее. Именно оно дало ему жизнь, как и остальным людям. Именно то что дало, может взять свое. Поэтому терпел. Ну а если кого ликвидировал, то значит так решили там, наверху… На каком верху, Петр не уточнял.
Трудовую книжку загребли неспроста. Может кто из старых кадров вспомнил. Петр всем нутром чуял, что у заказчика этого ограбления к нему был нехороший, корыстный интерес.
Про корыстный интерес он понял в процессе поисков домушниками определенной вещи в квартире. И услышав удовлетворенное хмыканье нашедшего книжку, забеспокоился. И вот тогда зародилось подозрение, а потом возникла злость. А злость – это уже желание действовать, желание жить, хотя тесть долдонит совсем не так. Но кто такой тесть: выживший из ума старик? Если его слушать во всем, то и три дня не проживешь.
Петру захотелось исправить положение. Тем более он понимал, что гнусь, которая раньше втискивалась в МВД между работягами при историческом материализме, сейчас расползлась по частным конторкам и фирмам, используя полученные от государства знания и навыки в криминальных целях. И от этого у него душа начинала кровоточить.
Вся эта мразь растоптала его веру в светлое будущее, его устои, довела до отупелого ожидания смерти. Ведь Петр и служить-то пошел в МВД не для собственной выгоды, а для того, чтобы очистить общество от мерзавцев и преступников. Он верил, что дослужит до того момента, когда в камерах окажутся последние правонарушители и уголовники. Он верил в торжество коммунизма. Да и сейчас верит. Продолжает верить. Но его обманули, потому что среди коммунистов тоже затесалось немало сволочей.
Однако Петр не сомневался, что где-то в недрах власти притаилась настоящая идея и ее носители. Они ждут момента, когда можно будет продолжить начатое в семнадцатом году. Он верил в существование тайной организации, которая ушла в подполье. И это ничего, что его уволили. Конечно же он выбыл по возрасту. Все-таки пятьдесят пять, это не двадцать пять. Хотя по внешнему виду никто не давал ему более сорока пяти, если он прятал глаза. А они его выдавали.
Однажды Петра озадачил шапошный знакомый в пивнушке, сказав, что глаза ему достались от древнего саблезубого тигра: страшные глаза, в них ледяная серость, за которой маячит смерть. Так прямо и сказал. Наверное этот случайный собутыльник был поэтом.
После этого пьяного откровения Петр долго смотрел на себя в зеркале, но ничего примечательного не обнаружил. Глаза как глаза: никто в них не прятался. И морда лица тоже, так себе: народно- хороводная.
Ухмылка на губах громилы, откопавшего трудовую, может повториться у кого-нибудь другого. У того, который поймет по записи, что существовала тайна, к которой Петр был причастен. И это может повредить притаившейся до времени в подполье организации.
Просочится в газеты, на телевидение и тогда Петр сам себя обвинит в крушении. Такой оборот для него был страшнее смерти. Он жертвовал жизнью, работая спецом в МВД, потому что цель деятельности была выше его жизни. Он не мог допустить такого провала по его вине. Вот откуда злость. Зло на самого себя.
– Ну раз так, значит нужно включаться, – бодро сказал Петр сам себе, прислушиваясь не отзовется ли Павел Васильевич. – Нужно исправлять положение, – но тесть молчал.
Петр болезненно усмехнулся, скривив разбитые губы: тесть был несгибаемым коммунистом, каким впоследствии стал он сам, чего от себя не ожидал. Он пошевелился на кровати, проверил, что ноги привязаны полотенцем к спинке крепко, а руки прикованы к раме надежно. Домушники очевидно неплохо разработали его образ жизни, знали об одиночестве и уединенности, поэтому не стали убивать, оставили умирать от голода. Петр сжал пальцы в кулаки и разжал. Наручники обхватывали кисти плотно. Приподнял голову и, в сером свете зарождающегося утра, рассмотрел, что браслеты были сталинские, черные, а не белые, из нержавейки. Ему это понравилось. Петру нравились вещи сработанные в прошлом. Они были надежнее и крепче тех, что делают сегодня.
Напружинив застоявшиеся мышцы, он пододвинулся бедром к правой руке и кое-как улегся ягодицей на большой палец, плотно прижав его к железной раме. Прикрыл глаза и расслабившись внутренне, отпустил все мышцы, ставшие вялыми, как тряпки. Медленно и осторожно Петр стал подтягивать правую кисть вверх, вытаскивая большой палец из сустава. Промучившись минут десять, услышал характерный щелчок – палец выскочил из сустава, сразу же уменьшив ширину кисти.
– Давно не тренировался, – с сожалением пробормотал Петр и начал осторожно с вращением вытаскивать сузившуюся кисть из обхвата наручников.
Обдирая кожу, освободил руку из капкана и довольный собой, усмехнулся. Поднес ее к лицу, осмотрел задиры кожи, капающую на рубашку кровь и точным движением хрустнув пальцем, вставил его в сустав.
– Чебурашки, – ласково буркнул Петр, и уселся на кровати, качнувшись на пружинах. Развязал одной рукой полотенце, освободил ноги и потащил кровать прикованной к ней левой рукой к столу, из ящика которого достал универсальную отмычку, похожую на плоское шило с деревянной ручкой.
