дней, куда ветер дует, кинуться прочь, попросить у царя пощады, получить её и даже сделать карьеру, вплоть, как лютый «москалефоб» Апостол, до гетманской булавы. Прощение не светило только Мазепе. Даже на его предложение искупить вину, захватив в плен Карла, Петр, некоторое время поразмыслив, отвечать не стал. И вновь — с точки зрения высокой политики — был абсолютно прав. Помилованный гетман исчерпал свой ресурс, жить ему оставалось недолго, и пользы от него уже не предвиделось. Зато, в отличие от вусмерть перепуганной мелочи, будучи фигурой по-настоящему знаковой, более чем подходил для публичного шоу. Государство достаточно окрепло. Терпеть и дальше причудливую смесь дворовых склок, полумертвых средневековых традиций и криминальных понятий, пышно именуемых «вольностями», оно не считало ни нужным, ни возможным. Необходим был показательный пример. Символ, сокрушение которого раз и навсегда расставит все по полочкам даже для тупых. Не скрою, мне жаль, что волей обстоятельств таким символом оказался именно Иван Степанович Мазепа.
Трехгрошовая опера
Гибельность поступка Мазепе стала очевидна практически сразу. Большая часть казаков от него бежала, основная часть старшины с ним не пошла, а кто пошел, том числе и такие заклятые враги москалей, как Апостол и Галаган, вскоре вернулись к Петру с повинной и были прощены. Казацкие полки подтвердили верность царю, на помощь же к Мазепе, по иронии судьбы, пришли запорожцы, которых он всегда ненавидел, как криминалов, не приемлющих никакую власть. К тому же ненавистный конкурент Меншиков взял Батурин с его казной, продовольственными складами и арсеналами. К слову. Если кому-то охота узнать мое мнение насчет «Батуринской резни», пусть вставит это словосочетание в любую искалку, найдет там что-нибудь не оранжевое и прочтет, не обращая внимания на идеологию. Факты говорят сами за себя. «Резни» не было. Лично для меня в этом смысле достаточно всего четырех соображений. Какие «плоты с распятыми», если на реке стоял лед? Какое «поголовное уничтожение», если уже через месяц городовой атаман просит денег на обустройство погорельцам? Какое «отчаянное» сопротивление, если хорошо укрепленная столица Гетманщины была взята за два часа, в то время как крохотный Веприк сражался несколько дней, уложив более 2 тысяч шведов, а под Полтавой викинги вообще застряли на два месяца, и так и не взяли, несмотря на 20 штурмов? Какой, наконец, «патриотизм», если казацкая часть гарнизона не просто сложила оружие, но и помогла русским войскам, а бились до конца только польско-немецкие наемники Чечеля и Кенигсека? Да, бились славно, но это, в конце концов, была их работа, за которую они получали деньги. Опять же и «зверства варваров» расписывала в основном французская пресса, союзная Карлу; газеты нейтральных Англии и Голландии информировали читателей в куда менее жутких красках.
В общем, и ужасы Батурина, и кошмары Лебедина, скорее всего, чистый пиар, причем листовки эти, думается, не Мазепой писались — уж больно не соответствует их надрывно-возвышенный настрой сухому, иронично-рассудительному тону писем, написанных гетманом. Да и глупостей типа «вот придет Петр и всех казаков на Волгу угонит» Иван Степанович писать бы не стал. В любом случае, информационная война была проиграна вчистую. Гетманские листовки врали и пугали, а Петр прощал и миловал, более того, на следующий же день после измены гетмана отменил незаконные налоги, введенные Мазепой, как говорилось в универсале,
4 сентября 1709 в турецких Бендерах умер Мазепа. Наверняка своей смертью. Версию о самоубийстве, время от времени озвучиваемую авторами, не любящими Ивана Степановича, отметем, как практически невероятную: при всей своей рассудочности, он был человеком очень верующим, и на один из самых осуждаемых Церковью (что православной, что католической) поступков мог бы решиться разве что сложись реальная возможность оказаться в руках Петра. Однако такой угрозы не было. Были старость и запредельная усталость, несомненно, умноженные на сильнейший стресс. Умирая, «законный князь Украйны» по версии Карла завещал все любимому племяннику, Андрею Войнаровскому, весьма образованному, европейски мыслящему молодому человеку. Король, уважая вполне законную волю покойного, дал «добро». Старшина тоже, в принципе, не возражала, твердо заявив, однако, что никаким «законным князем Украйны» парня не признает, поскольку это противоречит традиции. Зато готова избрать гетманом. В свою очередь, Войнаровский от столь высокой чести наотрез отказался, мотивируя тем, что, дескать, еще молод и не имеет заслуг. Однако от материальной части дядиного наследства отказываться не стал. А деньги были очень серьезные: в казне, вывезенной Иваном Степановичем, после всех трат, включая 600 тысяч червонцев, «одолженных» Карлу, находилось, как полагает О. Субтельный, к завышению не склонный,
Скандал грянул знатный, на несколько месяцев. Судя по тону источников, не стой над душой у политэмигрантов суровые шведские драбанты, дело могло бы дойти и до ножей. В итоге все же решили доверить вопрос арбитражу Карла XII (выбор, между прочим, идеальный: к «Александру Севера» историки относятся по-разному, но в личной порядочности этого свихнувшегося на рыцарстве и славе парня не сомневается никто). Тот создал специальную комиссию, которая, поработав еще месяца полтора, постановила, что прав все-таки Войнаровский. В его пользу свидетельствовали, во-первых, слово чести дворянина, барона Священной Римской империи (как наследник своего дяди-князя, он носил такой титул) и офицера регулярной шведской армии (Карл присвоил ему чин полковника), а во-вторых, показания управляющего имениями Мазепы. Попытка истцов оспаривать их, заявляя о подкупе, была полностью блокирована еще одним словом чести дворянина, барона и полковника, поручившегося за честность свидетеля. Исходя из заключения комиссии, король ввел Войнаровского в права наследования и передал ему спорные деньги. Войнаровский же, со своей стороны, одолжил королю 300 тысяч талеров (точнее, риксдалеров) и заверил старшину, что, как патриот, выделит средства на продолжение борьбы сразу же после выборов гетмана, проведению которых теперь, после решения ключевого вопроса современности, уже ничего не препятствовало. Началось выдвижение кандидатов, однако реальных претендентов, как водится, было двое — популярный среди казачества полковник Горленко и генеральный писарь Орлик.
О Дмитрии Горленко говорить особо нечего. Влиятельный полковник, свояк Мазепы по первой жене, боевой генерал, очень популярный среди казаков. Сознательный и активный враг москалей, правда, в 1708 году, почти сразу после ухода к шведам вернувшийся к Петру и получивший амнистию, но вслед за тем опять ушедший к Мазепе. Филипп же Орлик заслуживает более подробной характеристики. Сын обнищавшего чешского дворянина, погибшего на польской службе, и белорусской шляхтянки. Видимо, католик. Сирота из «потерянного поколения» конца 17 века. Гибель отца, даже не успевшего увидеть наследника, ввергнув семью в нищету, обеспечила, однако, сыну обучение «на казенный кошт» в виленском иезуитском коллегиуме, затем, как лучшему выпускнику, рекомендацию в Киево-Могилянскую академию, и, наконец, опять же как первому на курсе, по протекции великого Стефана Яворского, оценившего таланты и трудолюбие 22-летнего вундеркинда (обойдусь без подробностей, но, поверьте на слово, башка у парня на плечах была весьма и весьма незаурядная), распределение в гетманскую администрацию, на должность мелкую, но дающую хоть какой-то стабильный доход. Скромное жалованье пополнял, строча «панегирики» влиятельным лицам, благо поэтическим даром обижен не был. Короче говоря, один из тех искателей
