братушки — вот они, уже здесь, в обиду не дадут. Сказано было под большим секретом, но тем скорее в селах начали перековывать орала на мечи. В слове преподобного игумена, известного всем, как стойкий борец с унией, покровитель убогих и вообще пастырь с доброй, человечной душой не усомнился, разумеется, никто. Так что когда в мае из Мотронинского монастыря вышел хорошо вооруженный отряд (70 гайдамаков и монахов) во главе с послушником Максимом Зализняком, бывшим запорожцем, имевшим некоторый военный опыт, Правобережье загорелось. Всего за несколько дней отряды гайдамаков, несущие, как икону, копии «Золотой Грамоты» и, как во времена Верлана от часа к часу разбухающие за счет крестьян и всякого охочего до зипунов сброда, смели конфедератов, став единственной реальной силой в крае. Пали Фастов, Черкассы, Канев, Корсунь, Богуслав, Лысянка. И начался геноцид, заставлявший «бледнеть лицом» даже таких напрочь лишенных комплексов ребят, как Иван Гонта, «надворный» сотник князя Потоцкого, сдавший гайдамакам вверенный его защите город, где пряталось до десятка тысяч мирного населения и несколько недель ходивший аж в «уманских полковниках» при «князе и гетмане» Зализняке.
От описания пикантных деталей Колиивщины, занявшей, по оценке Д. Мордовцева, не менее видное место в истории массовых человеческих преступлений, не уступая ни Варфоломеевской ночи, ни Сицилийская вечерне, пожалуй, уклонюсь. Народные массы отрывались по-полной, поляки полностью выпустили вожжи, и спасение мирные обыватели «неправильной ориентации» находили только в русских крепостях. Например, командир желтых гусар, стоявших в будущем Елизаветграде, на требование гайдамаков выдать укрывшихся там «латыну и нехристей», ответил: «тех жидов и поляков, потому оные в силе предложениев находятся у нас под защитой, отдать невозможно», и пригрозил открыть огонь из пушек, в связи с чем герои сочли за благо убраться восвояси. Но русские войска были далеко не всюду. Когда же поспевали на зов, зачастую оказывалось, что уже поздно. «Завидев нас, — писал в дневнике донской казачий офицер Калмыков, — вороны разлетались, а собаки, отбежав в сторону от колодца, выли жалобными голосами, потому наиболее полагать должно, что кормились они телом своих хозяев, кои их при жизни своей кормили». Впрочем, о спасении молили не только беженцы, но и паны, как «лояльные», так и конфедераты. И в середине июня, Петербург, решив, что, хотя мятеж на правом берегу полезен интересам России настолько, что желательно подождать еще с месяцок, но не всякие средства оправдывают цель, велел Кречетникову навести порядок. Что и было сделано.
Пошла раздача слонов. Что интересно, польские трибуналы, судившие подданных Речи Посполитой, были не столько гуманны, сколько справедливы. Правда, по данным польских архивов, казнено было не 20000 народных заступников, а 713, бесспорно уличенных в убийствах, но тоже ведь немало. Зато подданные России, вплоть до «гетмана» Зализняка, отделалось ссылкой. По полной программе досталось только идеологам: епископ Гервасий и игумен Мелхиседек, уличенные в подстрекательстве и подлоге, были удалены в Россию «на покой и покаяние». Конфедерация скисла. Гайдамацкий «рух» сошел на нет. Польша ушла в пике, спустя несколько лет завершившееся первым разделом. А память про «славнi події Коліївщини та справедливу боротьбу гайдамаків, — как пишут в современных украинских учебниках, — відіграла значну роль у формуванні національної моралi та свідомості українського народу».
Армия Трясогузки
Вынужден огорчить френдов, возмущенных моим «незаслуженно несправедливым» отношением к запорожцам. Дескать, зря я позволяю себе сравнивать «лыцарей» Сечи, воинов чести, защитников христианства и, в частности, Православия, с карибскими пиратами. Отвечаю. Нет. Не зря. Джентльмены удачи ведь тоже, можно сказать, топя корабли с пассажирами и поджаривая жителей прибрежных городков, «боролись с испанским колониализмом и католической реакцией». И тоже шли на виселицу с песней. Потому что жизнь, что своя, что чужая, не представляла для них никакой ценности. В отличие от звонкой монеты на пропой и «воли» творить все, что душе угодно.
А запорожцы… Нет, они не были людьми чести. Иначе не нарушали бы собственные клятвы сразу же после того, как они были даны, не меняли бы хозяев ежегодно, если не ежемесячно, и не спасали свои шкуры, откупаясь от панского гнева головами собственных гетманов. Они не были защитниками Православия. Иначе не ходили бы с «латыной» жечь православную Москву, как Сагайдачный, а тем более, ежегодно грабить православную Молдову, как десятки мимолетных «наказных». Они вообще не были защитниками христианства. Иначе не объединялись бы ради добычи с «неверными» и не выжигали бы собственную землю, как Суховий и Петрик. Они, наконец, кем бы ни называли себя, не были и христианами. Иначе не процветал бы на Сечи, вперемешку с доходящей до сусальности набожностью, культ «характерства» с его верой в мертвые руки и прочую чертовщину, достигший пика во времена величайшего из кошевых, Ивана Сирко, — в лучшем случае, язычество, если не прямой сатанизм. А кем и какими они были в реале, прочитайте сами (http://www.hrono.ru/land/russ/sech_zap.html). И если кто-то скажет мне, что поп Лукьян, случайно оказавшийся в фастовском филиале Сечи, у Семена Палия, совсем не худшего, а, напротив, одного из лучших образцов сечевика, специально, по злобе или политическому заказу, клевещет, мне останется только пожать плечами и уйти от дальнейшего разговора. Ибо кто его знает, этого попа, может, и впрямь куплен. У «Газпрома» денег много, а руки длинные…
Общеизвестное: в начале июня 1775 года 25-тысячный корпус во главе с генерал-поручиком Петром Текели, сербом по происхождению, осадил Запорожскую Сечь. Все произошло быстро и без крови: сечевая старшина драться не хотела, пыл буянов охладил вид батарей, выставленных напротив ворот, и 5 июня 1775 года Сечь сдалась без боя, а 14 августа последовал манифест Екатерины II о ликвидации её «с уничтожением самого имени запорожских казаков». Это было уже второе в 18 веке уничтожение Сечи. В первый раз её, принявшую сторону шведов и Мазепы, уничтожил еще Петр, приказавший сровнять крепость с землей и казнить 156 из трех сотен взятых в плен обитателей, а около десятка повешенных пустить вниз по Днепру. Правда, это, по словам оранжевых мифологов, «жестокое злодеяние» (имевшее место, повторяю, после взятия Сечи, а не Батурина, как пишется в нынешних украинских учебниках) имело под собой определенные основания. Военные мятежи в военное время нигде и никогда не кончаются банкетами, и Петр доказал это стрелецкими казнями, сечевики же, помимо прочего, позволили себе после первого, неудачного штурма «срамно и тирански» убить на стенах несколько десятков пленных. Вот как раз убийцы и отправились по реке на плотах, и именно уличенные в хоть какой-то, пусть минимальной причастности были казнены на месте. Прочие, закованные в цепи, были отправлены в ставку царя. Что до «лыцарей», во главе с атаманом Гордиенко воевавших вне Сечи, то они после Полтавы и провального похода на Правобережье в1711-м году долго мыкались, пока, наконец, не осели в урочище Алешки, под «крышей» крымского хана. Однако было им там так плохо, что они вскоре запросились в Россию. Пётр отказал. Отказала и Екатерина I. Лишь в 1728 году, после изгнания казаками старого кошевого Гордиенко, русское правительство снизошло до переговоров, и в 1934-м, уже при Анне Иоанновне, эмигранты вернулись, получив разрешение основать новую Сечь на острове Чертомлык.
Нельзя оживлять мертвецов. Новая Сечь была зомби. Смешной и жуткой пародией на себя бывшую. Никакой, пусть и своеобразной «военной демократии». Никакого аскетизма. Никакого социального мира. Всем заправляли «старые» («знатные») казаки, вернувшиеся из крымских владений. По сути, те же «зимовые», что и 150 лет назад, но при российских воинских чинах. Судя по описям пожитков «стариков», разграбленных во время бунтов на Сечи, самый «незаможный» из пострадавших, не занимавший никакой должности, имел в доме, помимо всякого имущества, 2500 рублей серебром и 75 червонцев — сумма, вдвое превышающая стоимость неплохого российского имения. О состояниях более зажиточных сечевиков можно только догадываться, тем более, что капиталы, в отличие от времен прежних, пополнялись в основном не за счет военной добычи, сколько за счет доходов с «паланок», разбросанных по всей «ничейной» степи латифундий, обслуживаемых «голотой» — беглецами с Левобережья, не имеющими права носить оружие и участвовать в набегах. И только этим отличавшимися от «серомы» — многотысячной толпы оборванцев, обитающих на самой Сечи и имевшей формальный статус «казаков», уже не дающий права избирать и быть избранным (эта привилегия была закреплена за узким кругом «знатных»), но позволяющий, не работать, а жить за счет
