поутру, и в переплет окна хлестнет мистраль'… Всякое такое…
Потом каждый выбрал свой круг рая. Тёма преподает славистику в Монтре и Нанте (хотя, черт его, Тёму, разберет, чем он там на самом деле занимается, таинственный бывший 'безопасник' муниципального батальона 'Берта'), Гаривас полгода назад стал главным редактором 'Время и мир', Ванька пребывает в молекулярной биологии – от Октябрьского Поля до Сан-Диего, водит дружбу с Соросом, Боруховым из 'State New York University'* и Риснером, Бергу подай горы и еще эти вот городки с ратушами и фонтанами.
– Ну что тебе сказать. – Гаривас развел руками. – Слава богу, что все это существует. Это же и есть нормально.
– У нас, блядь, как будто жизнь украли… – злобно сказал Берг.
– Да брось ты, ничего у нас не украли, – беспечно отмахнулся Гаривас. И с удовлетворением добавил: – Не успели, суки.
А тогда они с Гаривасом переглянулись, допили пиво и вернулись в автобус.
Утром Берг проснулся от того, что в туалете рыл Томас. Томаса подарил Вацек два года тому назад. Томас походил на пуховую детскую варежку и пронзительно пищал по ночам. Его вообще сначала назвали Тамарой, но вскоре в гости пришел Гаривас, друг животных и детей. Гаривас произвел исследование и сказал, что это кот.
Томас рос, много ел, апатией отличался как до кастрации, так и после, вырос в мягкого бело-рыжего красавца. Не переносил поездок в машине – его тошнило. Машка была привязана к Томасу, говорила, что Томас – сапиенс.
Корытце с песком стояло в туалете. Около семи часов Томас совершал отправления и рыл.
– Замри, придурок, – тихо сказал Берг.
Томас затих, а Машка заворочалась.
– Маш… Машунь… Кататься поедешь? – прошептал Берг.
Машка невнятно ответила и придвинулась к Бергу теплой попой.
– Ясно, – сказал Берг.
Он осторожно встал, укрыл Машку поверх ее одеяла своим, взял телефонную трубку и ушел в ванную. Там он набрал номер Гариваса и спросил:
– Вовка, ну чего – едем? Доброе утро.
– Доброе утро, – сипло сказал Гаривас и прокашлялся. – Да, конечно. Поехали.
Берг принял душ, побрился и поставил чайник.
– Саш… – позвала из спальни Машка.
Берг заглянул к ней.
– Ты поехал?
– Ну да… Мы с Гаривасом. Я вернусь к шести.
– Там отбивные в холодильнике, – сказала Машка и с головой накрылась верблюжьим одеялом.
Берг позавтракал, положил в сумку готовые отбивные в фольге, залил термос и подумал, что его холостой друг Гаривас, конечно, ничего не возьмет, а к трем часам пополудни проголодается и станет недоуменно оглядываться в поисках кафе с глинтвейном, шпикачками и камином.
Когда он подъезжал к 'Юго-Западной', часы на запястье пикнули десять.
Гаривас стоял у метро и протирал очки.
– Привет, – сказал Гаривас, положив лыжи на траверсы, а палки и сумку – на заднее сиденье. – Который час?
– Десять. Привет.
– Так, – сказал Гаривас. – Рули. Поезжай по Кольцу. К Дмитровке.
– Ты не темни, – сказал Берг и тронул машину. – Куда едем?
– Ты помнишь поворот с Дмитровки на Ярославль?
– Ну… Через канал? В Яхрому едем?
– Рядом.
– В Ильинское?
– Рули, Саня.
– Хорошо, саиб. Слушаюсь, саиб, – сказал Берг.
Они поехали по Кольцу, Гаривас достал из кармана кассету и поставил – у него была такая причуда, он носил с собой кассеты и ставил их в чужих машинах, домах и даже в барах.
– Это что? – спросил Берг.
– 'Скрипач на крыше', – ответил Гаривас. – Марк мне позавчера записал.
'To life! То life! Lekhaem! Lekhaem! Lekhaem! To life!' – нормальный пархатый мюзикл, Гаривас любил такие. Первая жена Берга говорила Гаривасу: 'Вова! Я ничего не имею против национальной культуры. Но только если это не через край.
Ты представь, что моя мама, Минасян, начинает при твоем появлении шпарить 'Давиду Сасунского' Ованеса Туманяна, а мой папа, Лысенко, заводит 'Ничь яка мисячна…', после чего пускается в гопак…' – 'Антисемиты – это которые против семитов!' – остро реагировал Гаривас.
Берг убавил звук.
За Икшей Гаривас попросил остановить. На маленьком базарчике он купил ветчины и пива.
– Я взял поесть, – сказал Берг, когда Гаривас вернулся в машину.
– Ты взял, так и я взял. Слушай, дай порулить, а?
Они поменялись местами.
– Черт, приятно, – сказал Гаривас. – Сколько литров?
– Два. Ты летай пониже.
Берг свою 'Вектру' знал хорошо – она вылетала сильно, отлично держала дорогу, но была тяжеловата. А Гаривас несколько лет подряд ездил на легоньком старом 'Гольфе' и мог не рассчитать.
– Что там твой бегунок?
– Скоро, – довольно сказал Гаривас. – Дня через три. Вчера звонил из Хельсинки.
Последние недели Гаривас жил без машины, ждал, когда ему пригонят из Голландии 'Омегу'.
– Коробка – автомат?
– Ясное дело, – сказал Гаривас. – На то и 'Омега'.
– Какой цвет?
– Беж, – торжественно ответил Гаривас.
– Цвет неброский, – одобрительно хохотнул Берг.
– Кстати, ты знаешь, кто поехал за моей машиной?
– Нет. Кто?
– Коныч.
– Надо же, – усмехнулся Берг. – Помню его. Он же был вундеркинд, да? Звезда курса.
Коныч, Гаривас, Бравик и Генка Сергеев учились в одной группе, в Первом Меде.
Гаривас теперь даже не вспоминал, что когда-то был господин доктор. На подначки друзей и вопросы интервьюировавших он отвечал цитатой: 'Не знаю, что в моем лице приобрела литература, но медицина точно ничего не потеряла'.
– Коныч – голова, – сказал Гаривас. – Знаешь, он единственный из всей компании, кто защитился в двадцать четыре. А докторскую – в тридцать два. Сильно?
– Сильно. А где он защищался?
– В Институте трансплантологии.
– А теперь гоняет машины? – спросил Берг.
– Ты не нагнетай. Ну, гоняет. Он же не героин продает.
– Бравик говорил, что он чистоплюй.
– Господи, ты-то что в этом понимаешь? Ну, говорил что-то Бравик. – Гаривас достал из кармана куртки пачку сигарет, тряхнул, вытянул сигарету зубами и вдавил прикуриватель. – Коныч защитился, стал работать в институте. Нормальный доцент. Вскоре стал бы вторым профессором.
– И что?
– Да, в общем, ничего. – Гаривас прикурил и пустил толстую струю дыма в ветровое стекло. – На кафедре все было отлажено. Человека только поднимали из приемника – он уже все знал. Что, почем. Все
