было четко. Правильно. Без постыдной, так сказать, суеты. И, заметь, сплошной кэш. Страховые полисы там никого не интересовали. Впрочем, можно было и с полисом. Кафедрой тогда ведал Пушкарев. У него была секретарша, мышка такая. Она всех обходила накануне операций и перед выпиской. Докторам оставалось, собственно, работать. Вроде бы порядок. Но, с другой стороны, – знаю я этот порядок. Как в кабаке – чаевые поровну. Опять же, все равны, но есть – которые равнее. Говно все это… Пушкарев приходил в операционную к раскрытому животу. Анестезистки вытирали салфетками его высокий профессорский лоб. Он делал все самое вкусное и интересное. Ассистенты ушивались. Это мы проходили… Все это говно…
– Короче, Коныч не вписался, – сказал Берг.
– Еще как не вписался. Он ведь считал, что кто даму обедает, тот ее и танцует.
Раз он принимает и ведет – он и оперирует. И все деньги ему. Тут он и вошел в конфликт с реальностью. Ему бы многое простили – понты, амбиции, склочность.
Четкого разграничения обязанностей не простили. Коныч как думал: ребята, вы – прагматики, я – прагматик. Чего нам, прагматикам, делить? Но так ведь черт знает до чего можно договориться. Так можно договориться до того, что Пушкарев – никакой не вождь. Нормальный рукастый оператор, но не вождь. И что у Пушкарева бывают, и нередко, свои обсеры. И что Коныч, если разобраться, ничем не хуже Пушкарева. Да просто лучше. Короче, Коныч нарушал равновесие. А потом еще был эксцесс. У них был скоропомощной день, привезли тяжелого больного. Не помню подробностей. Пушкарев сказал фразу, он скор на фразы: 'Я трупы не оперирую'. На беду рядом случился Коныч. Он завелся, настоял, устроил, блин, романтику хирургии. Удачно прооперировал…
– Ну, понятно, – брезгливо сказал Берг.
– Его начали есть, – сказал Гаривас. – Кушать. Его начали подставлять. То есть, его перестали прикрывать, что, в сущности, одно и то же. А иногда и хуже.
– И что дальше?
– С кафедры он ушел. Работал в сорок шестой больнице. Это было просто ни к чему.
Там никто ничего не умел. Коныч – умел. Умничал. Чрезбрюшинный тораколюмбальный доступ… Какие- то пластические чудеса по дежурству… Заведующий был алкоголик, оперировать лез все время. Убийца. Коныч ему по морде дал…
– Ну?
– Ага. Уволили по статье. Потом его Кучеревский пригласил. В андрохирургию. Он к Конычу хорошо относился, уважительно. Дал ему два операционных дня. Живи – не хочу. Но – амбиции… Кучеревского он тоже начал учить. Опять ушел.
– Но он не забухал? – тревожно спросил Берг.
– Нет, – твердо сказал Гаривас. – Это – нет. Кстати, стал много кататься.
Приезжал на мою гору каждый день. Выговаривался.
– На какую твою гору? – ревниво спросил Берг.
– Скоро увидишь. Он хорошо катается. Пива хочешь?
– С удовольствием, – ответил Берг.
Он потянулся к заднему сиденью и вытащил из сумки Гариваса банку пива.
– Ох, как оно хорошо! – сказал Берг, сделав несколько больших глотков.
– Отдыхай, – добродушно сказал Гаривас. – Мастер ведет машину. А ты – отдыхай. А вчера мы – по- взрослому… Пора, наверное, тормозиться с этим? Годы свое берут, нет?
– Тебе пора – ты и тормозись, – заносчиво сказал Берг.
– Я уснул в такси, – пожаловался Гаривас. – Ты не лечишься по утрам?
– Нет. А ты?
– Не лечусь. Нормально. Над моей печенью трудились многие поколения непьющих евреев.
– Ты скажи – куда мы едем?
– Куда надо едем… К Володе Немчинову на базу. Я вот о чем тебя попрошу – ты там поменьше расспрашивай. Особенно – сначала. Нет, серьезно. Я сам все объясню, Володя Немчинов объяснит. Все поймешь, когда надо будет.
– Да чего пойму-то? – улыбнулся Берг.
– Кстати, о Коныче. Он ведь бесплатно поехал за моей машиной. Ты не думай, что я старого товарища пошло нанял. Я ему очень настойчиво деньги предлагал. Но он взял только на дорогу, на бензин и на визы.
– А почему?
– Точно не знаю, но догадываюсь. Я привозил его к Немчинову в январе. Теперь он катается только здесь. И ты свою гору теперь забудешь и только здесь будешь кататься.
– Ты очень таинственный человек, Гаривас, – сказал Берг. – Но ты все-таки летай пониже. – Гаривас выехал на встречную и обогнал три машины подряд.
Через некоторое время они переехали по мосту через канал, свернули налево.
Поднимались и спускались по заснеженной дороге по холмам, проезжали лесочки, церковь, дачи. Гаривас повернул в последний раз, и машина по глубокой колее подкатила к длинному одноэтажному дому с красной жестяной крышей. Горок вокруг видно не было, и Берг подумал, что дом как раз на горе и стоит. И верно – вскоре он увидел метрах в пятидесяти от дома опору подъемника. Трос уходил вниз, барабан вращался. Гаривас осторожно пристроил машину между желтым четыреста двенадцатым 'Москвичом' и старым коробчатым 'Исудзу Трупер'.
– Ну вот, приехали, – сказал Гаривас. – Посиди минутку, я сейчас.
Он вылез из машины, пошел к крыльцу, открыл дверь и пропал.
Берг немного посидел, потом тоже вышел, закурил и осмотрелся.
Здесь он прежде не бывал. Хотя он бывал, кажется, во всех лыжных местах вокруг Москвы*.
Дом был большой и ухоженный. Крышу красили этим летом, оконные рамы тоже.
Штукатурка нигде не осыпалась. В центральной части фасада угадывалась столовая, из открытых форточек пахло едой и слышался работающий телевизор. На коньке крыши сверкала новенькая параболическая антенна. Перед домом стояли несколько машин – 'шестерка', 'Москвич', 'Исудзу', две 'Волги' и новый 'Пассат'. Еще стоял 'Буран'.
Было тихо. Слабое поскрипывание барабана подъемника и негромкое бурчание телевизора из дома лишь завершали эту тишину. Берг с удовольствием затянулся.
Погода была неважнецкая, пасмурно, но предстоял день с катаньем, может быть, какие-то приятные люди (Гаривас всегда обитал там, где встречались приятные и умные люди), вкусный обед в теплом доме, рюмка-другая коньячку, еще немного катания, может быть, бильярд… У Берга было хорошее настроение.
Входная дверь два раза дернулась, приоткрылась, и на низкое крыльцо с утоптанным снегом выскользнул рыжий кокер-спаниель. Он глянул на Берга, поводил носом, тявкнул и побежал за дом.
Потом на крыльцо вышли Гаривас и невысокий брюнет с проседью, лет сорока, в старой нейлоновой куртке, мешковатых джинсах и сноубутах.
– Саня! – позвал Гаривас и махнул рукой.
Берг бросил сигарету и подошел.
Гаривас с брюнетом шагнули с крыльца и пошли ему навстречу.
– Здравствуйте, – сказал брюнет и протянул большую ладонь. – Володя.
– Добрый день, – Берг пожал протянутую ладонь. – Берг. Саша.
– Располагайтесь, – приветливо сказал Володя. – Гаривас вам все покажет. Мы с вами встречались.
– Да?
– Вы не помните? В Цее, в восемьдесят восьмом. Мы с вами немца спускали.
Сезон восемьдесят восьмого года Берг проработал спасателем в Цейском ущелье.
И тут он сразу вспомнил Володю.
Тогда поломался немецкий лыжник – на большой скорости зарылся по колени в фирн.
Из спасателей наверху оказался один Берг. Спускать немца в стальной 'лодке' ему помог доброволец из публики. Это был Володя.
– Точно. Здравствуйте, Володя! – Берг обрадовался.
