Джентльмены и игроки

Скунс передернулся.

— Уф! Боже упаси.

Воцарилась тишина, и вдруг сверху донесся шум, топот, скрип стульев и громкие голоса. Я поднял голову.

— Это ваш класс?

Я покачал головой.

— Нет, новенького, бородача-компьютерщика. Его фамилия Тишенс.

— Похоже на то, — сказал Скунс.

Топот и грохот не стихали, затем резко усилились, и, кажется, послышалось невнятное блеяние учителя.

— Схожу-ка загляну туда.

Наводить порядок в чужом классе всегда немного неловко. Обычно я этим не занимаюсь — в «Сент- Освальде» не принято совать нос в чужие дела, но шумели в моей комнате, и я чувствовал смутную ответственность за то, что в ней происходит. Я преодолел подъем в Колокольную башню, подозревая, что делаю это не в последний раз.

По дороге я встретил доктора Дивайна.

— Ваш класс устроил этот жуткий гам?

Меня это сильно задело.

— Конечно, нет, — раздраженно ответил я. — Там новенький, Тишенс. Вот что происходит, когда пытаются нести компьютерную науку в массы. Маниакальное безумие.

— Ну так я надеюсь, вы с этим разберетесь. Я еще в Среднем коридоре услышал шум.

Ничем его не прошибешь.

— Только отдышусь немного, — с достоинством ответил я. — Лестница с каждым годом становится все круче.

Дивайн хмыкнул.

— Если бы вы меньше курили, вам были бы нипочем любые лестницы.

И был таков, прыткий, как всегда.

Встреча с Зелен-Виноградом не подняла мне настроения. Я вошел в класс, не обращая внимания на загнанного кролика за учительским столом, и разозлился, увидев среди учеников несколько своих. Пол был усеян бумажными самолетиками. Одна парта опрокинута. У окна стоял Коньман, разыгрывавший, очевидно, какую-то комедию, потому что остальные просто задыхались от хохота.

При моем появлении сразу воцарилась тишина, я услышал шепот: «Кваз!», и Коньман попытался — но слишком поздно — стащить с себя мантию.

Он посмотрел на меня и испуганно выпрямился. Еще бы. Застукан в моей мантии, в моей комнате, изображающим меня — нет сомнений, чья эта обезьянья гримаса и прихрамывающая походка. Наверняка молится, чтобы провалиться сквозь землю.

Надо сказать, что Коньман меня удивил: хитрый и недоверчивый, он обычно с готовностью предоставлял первенство другим, а сам наслаждался представлением. Тот факт, что даже он осмелился так себя вести, не говорил ничего хорошего о способности Тишенса поддерживать дисциплину.

— Вы. Вон.

Громкий шепот в таких случаях действует сильнее крика.

Коньман немного помедлил.

— Сэр, я не…

— Вон!

Коньман исчез. Я повернулся к остальным и выдержал паузу. Никто не смотрел мне в глаза.

— А вы учтите: если мне еще раз придется появиться здесь по такому же поводу, если я услышу, что кто-то повысил здесь голос, я оставлю после уроков всех — и нарушителей, и их подручных, и безмолвных болельщиков тоже. Ясно?

Головы закивали. Среди учеников я заметил Аллен-Джонса и Макнэйра, Сатклиффа, Джексона и Андертон-Пуллита. Половину моего класса. Я удрученно покачал головой.

— Я был лучшего мнения о вас, третий «Ч». Я считал вас джентльменами.

— Простите, сэр, — пробормотал Аллен-Джонс, уставившись на крышку парты.

— Полагаю, извиниться вы должны перед мистером Тишенсом.

— Простите, сэр.

— Простите.

— Простите.

Тишенс, выпрямившись, стоял на кафедре. Из-за непомерности моего стола он казался еще меньше и неприметнее. Его печальное лицо, казалось, состояло из одних глаз и бороды — не столько кролик, сколько обезьянка-капуцин.

— Я… м-м-м… спасибо, мистер Честли. Я н-наверное… м-м-м… т-теперь с-справлюсь сам. Мальчики… ну…

Выходя из класса, я повернулся, чтобы закрыть дверь, и на мгновение поймал сквозь стекло его взгляд. Он почти сразу отвел глаза, но я успел заметить их выражение.

Никаких сомнений — сегодня я обрел врага.

Пусть тихого, но все же врага. Потом он подойдет ко мне в преподавательской и поблагодарит за вмешательство, но ни один из нас не сможет скрыть тот факт, что его унизили перед классом и я был свидетелем его унижения.

И все же его взгляд испугал меня. Как будто за смешной бородкой и обезьяньими глазками показалось некое тайное лицо — лицо немощной, но непримиримой ненависти.

6

Я чувствую себя ребенком в кондитерской в день выдачи карманных денег. С кого начать? С Грушинга, Слоуна, Честли или Страннинга? Или взять пониже, с толстого Дуббса, который с такой вальяжной спесивостью занял место моего отца? Или с этого придурка Джимми? Или с кого-то из новичков? Или прямо с Главного?

Надо признаться, мне очень нравится эта затея. Но так слишком просто, а кроме того, я хочу нанести удар в самое сердце «Сент-Освальда», а не по его директору. Я хочу разрушить все, а не просто сбить с крыши пару горгулий. Такие места, как «Сент-Освальд», имеют обыкновение возрождаться, войны кончаются, скандалы увядают, даже убийства в конце концов забываются.

Не стану торопиться, лучше подождать вдохновения. Я получаю то же удовольствие от пребывания здесь, что и в детстве: это восхитительное ощущение переступания черты. Мало что изменилось с тех нор: новые компьютеры неловко взгромоздились на новые пластиковые столы, а имена ветеранов «Сент- Освальда» по-прежнему сияют на Доске почета. Пахнет немного иначе — слабее капустой и сильнее пластиком, меньше пылью и больше освежителем, хотя Колокольная башня (благодаря Честли) сохранила прежнюю гамму — мыши, мел и прогретые солнцем кроссовки.

Но сами комнаты остались теми же: и кафедры, по которым учителя расхаживают, словно пираты по шканцам, и деревянные полы с чернильными пятнами, которые каждую пятницу по вечерам начищают до убийственного блеска. И все та же преподавательская с ее ветхими стульями, и зал, и Колокольная башня. Благородная дряхлость, которой упивается «Сент-Освальд» и, что гораздо важнее, нашептывает о традициях родителям, платящим деньги.

В детстве груз этих традиций ощущался как физическая боль — настолько «Сент-Освальд» отличался от «Солнечного берега» с его безликими классными комнатами и резкими запахами. Мне было плохо в «Береге»: школьники меня избегали, учителя (которые ходили в джинсах и называли нас по имени) — презирали.

Мне хотелось, чтобы меня называли по фамилии — Страз, как это было бы в «Сент-Освальде»; хотелось носить форму и обращаться к ним «сэр». Учителя в «Сент-Освальде» все еще пользовались