культурную программу, чтобы та все-таки ощутила вкус к жизни. Вопрос, казалось бы, слишком мелкий для патриарха, но глава Дома отдавал себе отчет, что, раз уж дело зашло так далеко, то решить проблему он должен сам.
Так что возможность или невозможность ввести полигамию в Асгердане его нисколько не интересовала. Но, привыкший думать сразу несколько мыслей, если уж возникала такая необходимость, Эндо успел уловить, что новый закон с некоторыми оговорками все-таки приняли. Самой главной оговоркой была та самая, предложенная почти в самом начале – заключение вторичного брака лишь с согласия предыдущей супруги или супруга – как кому повезло. Оговорка показалась Эндо значимой.
Поэтому, когда обсуждение было закончено и, несмотря на неоднократное приглашение, никто из патриархов больше не желал говорить, Дракон Ночи проголосовал за закон. Опуская руку с жезлом, он заметил удивленное лицо Мэрлота. Тот не выражал большого желания соглашаться с необычным новшеством, хотя большинство патриархов и обывателей ждали от него прямо противоположного решения. Патриарха Мортимеров считали дамским угодником, да еще он был славен тем, что никогда не бросал ни одной женщины – они сами уходили от него.
– Должно быть, потому он и не хочет, чтоб в Центре была полигамия, – шепнула Саннара, матриарх клана Симней, своей дочери Сэндре, исполнявшей при ней обязанности секретаря. – Если б он на всех женился, представляешь, что б творилось, а?
– Ну, был бы женат на нас обеих, – флегматично ответила Сэндра, которая прекрасно знала, что не она одна пользовалась благосклонным вниманием Мэрлота.
Саннара слегка порозовела, но охотно подняла жезл «за».
«Против» высказались лишь двое – Стойгнев Волостель, патриарх одного из самых слабых кланов, и Рун Мэйх Даймен. Ее потомки были необычными существами, для которых любовь являлась подлинно физиологической функцией, обусловленной определенными процессами в организме. Моногамия была свойственна всем Дайменам от природы, поскольку они могли любить лишь того, с кем легли в постель в первый раз.
Но ее возражение выглядело не слишком убедительно. В конце концов, закон давал лишь право, но никак не возлагал обязанность.
Когда заседание закончилось, многие патриархи спускались к выходу неспешно, по дороге обсуждая те или иные частные вопросы, связанные с принятым только что законом. Кто-то шутил, кто-то обговаривал совершенно сторонние вопросы – ведь у многих кланов был большой совместный бизнес, на проблемы которого зачастую просто не хватало времени. Лишь Боргиан Ормейн Даро спускался по лестнице в одиночестве, сопровождаемый всего двумя телохранителями. Скользнув по ним взглядом, Эндо заметил, что оба они – боевые архимаги, или уж, самое малое, старшие магистры, и сделал себе мысленную пометку.
– И как ты думаешь, что теперь будет? – спросил Дракон Ночи у патриарха Мортимеров, спускавшегося по устланной ковром лестнице, вертя жезл, будто простую резную палку.
– Легко предугадать, – флегматично ответил Мэрлот. – Мустансир кинется присматривать себе вторую жену, а Шатадана объявит своим потомицам, что ту, которая лишь помыслит о втором муже, он выпорет лично.
– Ха… Конечно, вопрос в традициях… Не проедешься на моей машине?
– Обо всем можно и сейчас поговорить. Вокруг только наши люди.
– Да и говорить-то особо не о чем. Мне интересно только одно – как именно законники придумают обойти ту оговорку, которую мы так удачно проволокли в закон о полигамии.
– О согласии? Но, может быть, сын Бомэйна ее даже и не заметил?
– Я б на это не рассчитывал.
– Я в другом смысле. Впрочем, в данном случае все зависит не столько от Блюстителей Закона, сколько от всех остальных.
– Ты так уверен в этом? Уже? – Эндо машинально старался вести разговор как можно непонятнее, в расчете на то, что поймет лишь поднаторевший в интригах Мэрлот, а остальные просто запутаются в так называемых «словах-паразитах».
– Вполне, – Мортимер подхватил манеру разговора. – И именно теперь.
– Теперь?
– А чего ждать? Новой малолетки? Еще одного похищения?
Эндо помрачнел – он-то понял, на что намекает собеседник. Едва не завершившееся трагедией происшествие с четырнадцатилетней Аэлью запомнилось ему навсегда. И не ответил он лишь потому, что в нем как раз клубилась ярость, а патриарх одного из старейших Домов Асгердана привык принимать серьезные решения лишь в спокойном, даже немного отрешенном состоянии.
Глава 6
Первые несколько дней после налета на дом и гибели Руина Катрина почти не воспринимала окружающую реальность. Мать Катрины в уверенности, что дочь вполне способна сотворить с собой что- нибудь, переселилась к ней в дом, не спускала с нее глаз, готовила еду и пыталась кормить дочку, но та почти ничего не ела. Ее хватило только на то, чтобы по крупинке собрать с ковра все, что осталось от Руина, – две горстки пепла. Эти скудные остатки праха у нее забрали Мортимеры, они же устроили старшему Арману достойные похороны. Но вдову Руина на церемонию не потащили.
Она и сама не хотела идти. Впрочем, не она одна предпочла сидеть дома. На церемонии не было Морганы, которую врачи пока не выпускали из больницы, и Реневеры. Дэйн, стоявший рядом с посеревшим от горя Мэльдором и ошеломленной Деборой, которая забыла даже о макияже, с тоской смотрел на то, что осталось от его брата.
– Я в это не верю. Просто не верю, – проговорил он. И, помолчав, добавил: – Ну что – теперь моя очередь?
– И не думай даже, – едва разжав губы, уронил отец и покосился на жену – не слышала ли она.
Дебора не слышала. Впервые потерявшая сына, она вдруг поняла, насколько ей дорог каждый из них. От тоски и непонимания, что же такое происходит, ей хотелось вцепиться зубами в собственные кулаки и завыть, а потом – кинуться к Мэлокайну. А он как раз сейчас держал большую плиту белого мрамора, которая должна была закрыть отверстие кенотафа, куда вложили урну с крупинками праха, и был на виду. Мысль, что по собственной глупости, совершенной много лет назад, она лишила себя старшего сына, отозвалась болью в глубине груди. Дебора дождалась, когда Мэлокайн передал плиту мастерам, подошла и ткнулась головой ему в плечо. Она не плакала – просто дрожала от холода и одиночества, и он обнял ее за плечи.
Не мог не обнять.
Он не простил ее, конечно, но больше не чувствовал к своей незадачливой матери прежней ненависти.
Оба брата погребенного Руина почти каждый день наведывались к его вдове, и, посидев недолго, повздыхав, уходили – она не обращала никакого внимания на окружающих, так что эти посещения были бессмысленны. Иногда она не понимала даже, что делает, и тут кстати было внимание матери, которая не раз и не два выводила дочь то с чердака, то из подвала, то из дальних уголков сада. Она плакала и говорила что-то, но Катрине хотелось только одного – чтобы ее оставили в покое.
Через десять дней после случившегося она лежала на диване в гостиной – мать ушла в магазин, служанка работала на втором этаже, когда в дверях вдруг выросла уже знакомая ей фигура. Конечно, она узнала. Вернон. Из сдавленного горла Катрины вырвалось что-то, похожее на стон и вопль одновременно, она вскочила, но зашаталась – десятидневный пост отозвался сильной слабостью. Закружилась голова, и подскочивший Вернон легко опустил ее обратно на диван.
– Не кричи, – предостерег он. – Нам надо поговорить.
– Отпусти, – девушка попыталась вырваться, но хватка мужчины была стальной.
– Успокойся. Я ничего тебе не сделаю. Только поговорим – и я уйду.
– Уходи! Убирайся! Я не желаю с тобой говорить.
– Тем не менее тебе придется. Или твой ребенок тебя не интересует?
Невольно Катрина схватилась за живот; в ответ Вернон понимающе и чуть насмешливо покивал головой.