горячего супа для нее?
Тот кивнул.
– И пусть ее осмотрит врач. Необходимо убедиться, что она вменяема и может отвечать на вопросы.
Начальник следственного отдела отошел к окну, чтобы отдать нужные распоряжения.
– Лерман, участвуйте в допросе, – сказал Джон от дверей. – Это и наше дело тоже.
– Все это правда! – выкрикнула она вслед ему. – Я хотела спасти людей!
Двери за ним закрылись.
– Я действительно хотела помочь, – уже совсем тихо сказала она.
– Может быть, мисс Дэвис, – жестко сказал заместитель комиссара. – Но все, что вам удалось сделать, так это стать соучастницей группового убийства.
– Вот, наденьте. – Лерман протянул ей сухую куртку.
Она посмотрела на него с благодарностью.
74
В кабинете начальника разило перегаром.
– Хотите выпить, лейтенант? Денек выдался трудным. Столько на вас свалилось.
– Нет, благодарю. Если выпью – сразу засну.
– А вы, капитан? Ну, как знаете… – И начальник полиции опрокинул в себя очередную порцию темного напитка, сморщился, задышал через ладонь.
Глаза его влажно блестели. Он тоскливо посмотрел в угол, на кучу пыльных доспехов рядом с обвисшей тряпкой республиканского флага. Сказал, ни к кому не обращаясь:
– Девушка задержана. Уж теперь-то они мне не простят. – Гебуза достал мятый платок и вытер лоб. – Ну да я не за этим вас вызвал. Дело вот в чем: я читал ее показания.
– Она его по-прежнему выгораживает, – сказал Джон. – В жизни подобной чуши не слышал.
– Вот если бы здесь был ее консул, мы бы могли применить полиграф, – добавил заместитель комиссара. – Тогда все встало бы на свои места. Мы бы ее быстро раскололи. Но уже сейчас ясно – ему нужно в «Алюминий». Там мы его и возьмем.
Но начальник полиции смотрел только на Джона. Он торопливо сказал, словно боясь, что его перебьют:
– Слушайте, не такая уж и чушь. Кое-что в ее показаниях – правда. По крайней мере, ясно, почему Юнге так хотел, чтобы ее убрали.
– Убрали? – переспросил Джон. – Ханну? Вы имеете в виду…
– Вот-вот. Именно это, – кивнул Гебуза. – В одном ваша девушка не лжет – ее хотят убить. И от этого можно оттолкнуться. Лейтенант, я подумал: вы ведь оттуда, – он показал глазами на потолок, и все поняли, что он имеет в виду. – У вас вполне могут быть знакомые среди нужных людей. Я говорю о тех ребятах, что…
– Я понимаю, сеньор комиссар, – кивнул Джон. – У меня самого появилось подозрение. Пришли результаты экспертизы. Этот тип обронил занятные штучки. Таких не выпускают ни в Симанго, ни в странах Альянса. Но я не мог через вашу голову. Да и ребята меня не поймут.
– Не поймут… – эхом отозвался начальник полиции. – Он хотел, чтоб я отдал приказ своим людям стрелять, не дожидаясь спецназа. А я ему ответил – не могу. Тоже боялся – не поймут. Теперь вот думаю: надо было соглашаться. По крайней мере, не упустили бы его снова.
– Не волнуйтесь, сеньор комиссар, – успокоил его заместитель, – мы бы такого приказа не выполнили.
– Я знаю, – грустно усмехнулся начальник полиции. Собственный кабинет, знакомый до последней царапины, теперь казался ему временным пристанищем, как зал ожидания на провинциальном вокзале. – Надо найти тех мерзавцев. Такой позор…
– Нечего и искать, – сказал заместитель комиссара. – Торчиа и Алькала. Как будто вы сами не знаете про фонд взаимопомощи.
Начальник полиции промолчал. Должно быть, прикидывал, получил ли уже его заместитель выгодное предложение от «Алюминия».
– Что вы предлагаете, сеньор комиссар? – спросил Джон. Готовностью действовать он пытался заглушить в себе непонятное тягостное чувство – оно не оставляло его с тех пор, как он увидел Ханну в комнате для допросов: мокрую, полураздетую, дерзкую. Совершенно чужую.
– Боюсь, у нас нет никаких шансов, лейтенант. Я не имею в виду этого Нуэньеса. Его-то мы возьмем. Я о тех, кто за ним стоит. Позвоните куда следует. В свете последних событий вы лицо неофициальное. Сделаете частное заявление.
Джон не успел ответить: грохот ворвался в их беседу. Взрывы следовали один за другим, казалось, звучит один длинный непрерывный громовой раскат.
Начальник полиции взглянул на часы: до назначенного Юнге срока осталось пять минут.
– Ну вот, – со вздохом облегчения сказал он, – теперь не до звонков. Теперь только успевай загонять ротозеев в убежища – скучать не придется. Вы должны меня извинить, мне нужно командовать моими людьми. Капитан, организуйте оборону здания. Общая тревога. Часовых в укрытия. Я буду у дежурного.
Он встал и пьяно пошатнулся.
75
То утро – последнее утро оберштабсефрейтора Хенрика Вольфа – началось с минометного обстрела. Ливень стих, словно испугавшись предстоящей бойни, улиц было не узнать: тротуары подмыло, отчего перекошенные плиты топорщились как попало, залежи ила и влажной черной грязи указывали места, где еще недавно пролегали русла бурных потоков. Дороги были усеяны подсыхающим мусором, остро пахло тиной и прелыми листьями. Одна только зелень радовалась прошедшему дождю: листья пальм, отмытые до блеска, приветствовали зарождающийся день веселыми взмахами. Утренний туман уже высасывал влагу из насквозь мокрой земли, легчайшая взвесь поднялась над размытыми газонами, ветерок разгонял ее по дворам. Еще спящий город был тих и умиротворен, патрульные солдаты внутри броневиков выворачивали челюсти в отчаянных зевках, терли глаза. Даже самых шумных гуляк в кабаках, запертых до окончания комендантского часа, сморил сон: головы их устало покоились на сложенных поверх столов рук; остатки сладкого дыма улетучивались через узкие окна курилен вместе с грезами клиентов, застывших на лежаках в немыслимых позах. И тут, словно музыка в дешевом боевике, завыли сирены; мины зашипели, завизжали, начали рваться; взревели моторы, водители, поминая всех святых, рванули что есть мочи, круша бордюры и углы домов, торопясь покинуть зону обстрела. Но укрыться было негде, взрывы бухали, казалось, уже по всему городу, похожие на частые удары барабанов, их аритмичная партия глушила объявления сети гражданской обороны с призывами соблюдать очередность при входе в убежища. Танки окутывались пленками силовых щитов, осколки расцвечивали прозрачные пузыри радужными переливами; кусочки щебня, точно пули, со звоном отскакивали от башен бронетранспортеров. Дымные столбы пожаров потянулись вверх, и туман сразу утратил свежесть, напитался едким запахом гари. Казармы миротворцев скрылись за сплошной черной пеленой, редкие вспышки едва пробивались сквозь дым. Листья пальм с шипением съеживались, чернели: пары кислоты были безжалостны. Это не был один из тех коротких бессмысленных обстрелов, какими боевики время от времени терроризировали небольшие городки. Это напоминало огневую подготовку, массированный обстрел перед настоящей атакой. За какие-то тридцать минут город превратился в ад.
Католический собор на холме, куда Хенрик просочился, смешавшись с толпой, был переполнен. Другого убежища поблизости не было, даже на лестнице, которая вела на колокольню, заняли каждую ступеньку, а в ворота продолжали протискиваться все новые люди, неся на руках детей и узлы с наспех собранным домашним скарбом. Католики, буддисты, мусульмане, язычники и закоренелые безбожники – все собрались здесь. В какого бы бога они ни верили, они надеялись, что тут им удастся спастись. Крики матерей, разыскивающих детей, отражались от каменных стен, вязли в стонах раненых, смешивались с детским плачем; яростные споры за кусочек свободного пространства грозили перейти в поножовщину.
С колокольни, куда с боем пробился Хенрик, панорама выглядела даже живописной. С высоты город казался чистеньким, игрушечным. Башня единственного небоскреба в центре торчала одиноким столбом, верхние этажи сияли солнцем. Вертолет огневой поддержки, кружащий над джунглями, с виду был
