капсулы с металлофагами достаточно, чтобы машина превратилась в кучу лома. Весь их расчет – три человека: он, лейтенант да сержант Палакис. Вон он – лежит за перевернутой каменной скамейкой, делает вид, что обороняет южную сторону.
Сам «периметр», как его именовал лейтенант, не имел ни явных границ, ни отличительных признаков, и спасающиеся от обстрела гражданские, мчащиеся, не разбирая дороги, не раз нарушали его. Остановить их не было никакой возможности – предупреждающих окриков не слышно из-за канонады, да и вряд ли они подействуют на обезумевших людей. Не стрелять же, в самом деле, по безоружным. По штату их экипаж должен был охранять взвод моторизованной пехоты, так и происходило во время редких учебных тревог. Они выдвигались на одну из трех пригодных для наблюдения высот, а транспортеры из батальона охраны шли следом. Но в этот раз на улицах творилось черт знает что, повсюду полыхали пожары; объезжая завалы, колонны меняли маршруты, сталкивались на перекрестках, растекались по переулкам. И приданные бронетранспортеры растворились где-то по дороге. Зато во время движения их машину непонятно кто и откуда обстрелял из легкого оружия, так что правый прожектор приказал долго жить, а от кормовой антенны ближней связи остался только изогнутый кронштейн.
Марти отложил лопатку и приоткрыл лицевую пластину: климатическая система барахлила, и стекло, которое, согласно наставлениям, «покрыто специальным составом, предотвращающим образование водяной пленки», немилосердно запотевало. Он смахнул влагу грязным и уже насквозь мокрым от таких манипуляций носовым платком и огляделся. Обстрел продолжался. Отсюда, с высоты, было хорошо видно, какие районы города находятся под огнем: они были затянуты дымом от горящих домов. Гражданские уже исчезли с улиц, только редкие добровольцы, хоронясь вдоль стен, продолжали переносить раненых. На счастье, здесь не упало ни одной кислотной или газовой мины, и у тех, кто остался под завалами, был шанс спастись. Иначе, «Прими, Господи, раба своего в царствие небесное, обещанное ему по милосердию Твоему…»
Он дочитал молитву до конца, словно напутствуя неведомого покойника; слова он помнил еще с детства, потому что тогда мечтал стать священником, а все, что напоминало ему о детстве, помогало забыть о страхе. Сама мечта была до ужаса глупой. Он считал: пастор – это бесплатная еда, бесплатный автомобиль и хорошее жилье при церкви. И только позже, в старших классах, стал понимать: пастор должен объяснять людям всякие трудные для понимания вещи, например, зачем Бог придумал смерть, войну, болезни и прочее такое; и что он для этой работы не слишком умен, он и сочинение-то с рассказом о каникулах едва-едва осиливает. И кроме того, с возрастом церковные ритуалы начали его раздражать. Оказывается, в церкви дисциплина похлеще армейской, и пойти в пасторы – все равно что подписать армейский контракт на всю жизнь, разве что форму тебе дадут другого фасона.
– Чего заснул – копай! – донесся голос Палакиса. – Лейтенант сказал – подготовить позицию к обороне. Чтоб через час окоп был.
– Сам-то чего филонишь? – огрызнулся Марти: они использовали передатчик ближней связи, переговоры которого не фиксировались контрольными системами, так что можно было позволить себе некоторые вольности.
– Я – младший командный состав, мне не положено.
И тут оба распластались на земле: мина прервала их перепалку – провыла, кажется, над самой головой и взорвалась в конце улицы. Где-то нарастала перестрелка, звуки пулеметных очередей были слышны даже сквозь частое буханье разрывов.
– Хватит корчить командира, копай давай! – зло буркнул Марти, подняв голову. – Если думаешь на мне выехать, так ты в пролете. Здесь тебе не пехота. Я, между прочим, механик-водитель, а не какой-нибудь стрелок. Специалист я, понял? И должность у меня капральская.
– Да ты, никак, зазнался, рядовой? Как с сержантом разговариваешь? – Голос Палакиса был озадаченным: обычно призванный из северной глухомани Марти был ниже травы.
– Да заткнись ты… тоже мне, босс!
И Марти со злостью воткнул лопатку в плотную, словно камень, глину.
– Здесь тебе не плац. Здесь, между прочим, у людей боевые патроны, – ворчал он под нос. А про себя все удивлялся: и как тут деревья растут? Не земля – чистый камень.
Но проигравшийся вчера в покер Палакис никак не желал успокаиваться, и было отчего злиться: вся его получка осталась за импровизированным карточным столом из щитка противотанкового орудия, уложенного на бочку в третьем ангаре, в закутке за полуразобранным тягачом, где ушлый Баркес из Второй батареи по вечерам открывал подпольный игорный клуб.
– Вернемся в расположение, потолкуем, – пообещал сержант, а в голове его рождались картины, одна мрачней другой, в которых Марти драит броню, подметает плац после отбоя или таскает на себе металлический лом, которого всегда в избытке в ремонтных боксах. И добавил со значением: – Рядовой…
Но сегодня Марти за словом в карман не лез: страх придал ему смелости.
– Если вернемся, – ответил он также со значением.
– Следи за своим сектором! – совсем уже взъярился сержант. – Вон нарушитель прется!
Погрузившись в работу, Марти не сразу заметил высокого гражданского, появившегося из двора горящего дома. А когда заметил, то понял, что у того с головой нечисто: он нес на руках тело без ног. Мертвое, это было видно сразу.
Марти подстроил оптический усилитель. Лицо человека с бессмысленными глазами рывком приблизилось, задрожало на грязном стекле.
– Пусть прется. Не видишь – у парня башню снесло.
– А вдруг это террорист? Подойдет ближе и шарахнет гранатой.
– Ага. А в мертвеце базука. Точно.
Человек ковылял прямо на него. Марти даже подумал: неплохо бы отползти в сторону, и пускай бедняга идет себе своей дорогой.
Вчера Палакис все продумал заранее: надо было выиграть только два раза и сразу выйти из игры, потому что двух выигрышей в такой игре ему с лихвой хватило бы на целую неделю роскошной жизни с посещением борделя мадам Габиа, и еще останется, чтобы отправить домой и накупить сигарет. Расклад оказался удачным и все ставили крупно, Палакису приходилось непрерывно пасовать, потому что в день получки все ставили только наличными, а он успел вложить в банк все свои деньги, но на последней сдаче судьба улыбнулась: к нему пришел третий валет, и он открыл карты. Он выиграл почти пятьдесят тысяч. Теперь-то он терзал себя: играть еще кон было необязательно, он заработал на первом столько, сколько и мечтать не мог. Но это было теперь, а вчера он подумал: он дал себе слово выиграть два раза, а не один. Второй кон выиграл наводчик из первой батареи, а он проиграл десятку. И у него еще осталось сорок, так что он решил, что обязан выиграть еще раз, прежде чем встанет из-за стола. Но ему не повезло ни в третьем коне, ни в четвертом, ни даже в пятом. Последний, шестой кон стоил ему десять тысяч, пять из которых он остался должен.
– Эй, сюда нельзя! – заорал Палакис, наконец-то отыскав объект для своей злости. – Запретная зона!
Человек ковылял, как прежде, не обращая внимания на вой мин. Уже без всякого усилителя Марти видел его равнодушное лицо, мокрые от крови брюки. Палакис вскочил, поднял лицевую пластину, пригибаясь, бросился навстречу.
– Ты что – глухой? Назад, мать твою, буду стрелять!
Мужчина остановился, наткнувшись грудью на ствол карабина. Так близко, что Марти мог различить испарину на его лбу.
– Пошел, пошел! – приговаривал сержант, тесня его. – Нечего тут! В лазарет иди. Слышишь? В ла-за- рет!
И тут мужчина отпустил свою ношу. Тело шлепнулось на чахлую травку, Марти почувствовал на лице теплые брызги, плотно зажмурился, задержал дыхание от отвращения, и потянулся в карман за платком; а когда снова открыл глаза через пару секунд, увидел, что сержант уже валяется на земле, странно подергивая ногами.
– Медленно подними руку, – приказал фальшивый сумасшедший, направив сержантский карабин в лицо Марти, – и выдерни разъем питания.
Словно в оцепенении, Марти подчинился; только одна мысль не давала ему покоя: мусульманин или
