— Думай о том, зачем нам поручена эта работа. Помогает.
— Знаешь, капитан, как раз в это я больше всего не могу въехать. Иногда мне кажется, что нами играет кто. Как солдатиками из коробки. Никакого смысла не вижу. Вообще.
— Кто-то из древних сказал: «Права или неправа моя страна, но это моя страна». Если вдуматься, мы те, кто спасает мир от хаоса.
— От хаоса? Ну ты сказал! Сила! Ты что, отличником в училище был?
— Краткий курс военной истории все офицеры проходят. Мы ж костяк. К тому же мысль здравая, — словно извиняясь, говорит взводный.
— Слушай, капитан, а ты уверен, что эта мысль пришла тебе в голову сама по себе?
На этот раз Краев молчит. Через полчаса молчаливого сидения поступает вводная. Поднимаем задницы и тянемся получать оружие.
Через тысячу лет, а может, через час, когда я волоку простреленную куклу к пункту эвакуации, весь целеустремленный и собранный, двое морпехов преграждают мне путь. «Дружественные цели», — шепчет кто-то внутри меня. Я обхожу их по большой дуге, но морпехи упрямы. Они тянут меня к себе. Они что-то кричат мне, и мне кажется, что я слышу их крик, словно придушенный подушкой.
— Садж! Трюдо! — орут мне на ухо, и я ухожу прочь, потому что выбился из графика и потому что внутри что-то болезненно отзывается на эти крики.
— Эй, братаны! Не положено сюда! — кричит часовой громилам-морпехам, которые тащат пулемет к нашим позициям.
— Ты кого братаном назвал, крыса позорная? — огрызается один из них. — Ты, щенок, винтарь свой правильным концом держать научись, собака помойная!
— Не положено! Запретная зона!
Часовой поднимает винтовку.
Сидим на палубе, спиной к стене какого-то обгоревшего дома. Смотрим бесплатный спектакль. Нам психологическая разгрузка не положена. Морпехи рассыпаются по палубе, сноровисто втыкают сошки в щебенку. Под прицелом частокола стволов конвоир отступает за выступ пожарной колонки. Опускает ствол.
— Не положено, ребята. У меня приказ, — бормочет он почти жалобно.
— Мы тебе не ребята. Ты, салага, по пуле соскучился? — гремит бас здоровенного сержанта в измудоханной осколками броне. — У меня приказ занять оборону. И я его выполню, даже если придется пару таких крыс, как ты, расстрелять! Понял?
— Сэр! Так точно, сэр! — орет, становясь «смирно», конвоир.
— Еще раз вякнешь, прикажу расстрелять за нарушение субординации, — уже более спокойно говорит сержант. — Встань там и не мельтеши под ногами. Подойдешь ближе двадцати метров, пеняй на себя, тут наша зона ответственности. Доложи своему командиру — Третий батальон Второго полка морской пехоты занимает оборону согласно вводной.
— Есть, сэр!
Часовой шустро отбегает назад и начинает бормотать под опущенным бронестеклом. В отличие от нас он полностью экипирован.
Что-то знакомое чудится мне в голосе грозного сержанта. Я наблюдаю за тем, как двое морпехов наполняют мешки быстротвердеющей пеной. Устанавливают пулемет. Пристреливают к палубе сошки. Еще двое, пригибаясь, волокут ящик с картриджами. Со стуком бросают его на бетон и ложатся чуть позади нас, выставив стволы из-за декоративных деревьев, побитых пулями. Броня их, мимикрируя, сливается с серым рисунком тротуара. Пара бойцов перебегают, таща за собой патроны к дробовику. Неполное отделение морской пехоты деловито и быстро занимает оборону.
— Слышь, Француз? — лежа, поворачивает ко мне голову сержант. Лицевая пластина его поднята. — А классно ты в атаку ходишь. Прямо идеальный морпех с охеренной мотивацией, от которого пули отскакивают. Не иначе роту тебе дадут за заслуги, как из дерьма выберешься.
Он скалится в широкой улыбке. Мать моя — Паркер! Уже сержант. Это его отделение.
— Ты тоже ничего, Парк, голос командный выработал, — отвечаю негромко, стараясь не привлекать внимания часового. — Это взводный мой. Капитан. Разведрота первого полка, — спохватываясь, представляю Краева.
— Здравствуйте, сэр. Я Паркер. Командир отделения. Третий второго. Я этого засранца знаю. — Он кивает на меня.
Взводный рискует. Но делает вид, что все нормально. Кивает едва: «Недолго, сержант».
— Само собой, сэр! Вот, Француз, чуваки тебе барахла собрали. — Он подвигает ко мне ногой ящик с запасными картриджами. — Ты не дрейфь. Морская пехота своих не бросает.
Быстро разбираем подарки. Передаем по цепочке, прячем под комбезы. Сигареты, стимы, шоколад, витамины. Кто-то сразу жадно запихивает сладкое в рот. С хавкой у нас туго — все, что положено, и ни калорией больше. Стандартного рациона, по замыслу командования, вполне достаточно. Тут не курорт. Стимы — это хорошо. Стимы — шанс уколоться после атаки, чтобы не свихнуться к чертям. Жаль, с собой не пронести. Но хоть сегодня перебьемся.
— Давай еще стимов, Парк, — прошу я.
— Док, ко мне! Все стимы выгребай. Держи, Француз.
Я передаю пару упаковок взводному. Пару оставляю себе. Остальные передаю дальше.
— Кто из наших цел?
— Крамер тут, Гот. Коробочку нашу расколотили к херам. Рыжий с Топтуном в нашем взводе, простыми «сусликами». Нгаву и Мышь подпортили слегка, где-то по больничкам чалятся. Трак тогда еще накрылся, когда ты мудака этого уделал. Со взвода человек с десяток осталось. Из других и того меньше — под корень выбило.
Крамер от пулемета поворачивает голову. Подмигивает мне. Уже капрал. Растет. Делаю усилие, подмигиваю в ответ. Что-то щемит внутри, грозя прорваться слезами. Чушь какая. Морпехи не плачут. Дьявол меня разбери, ради одного этого чувства стоит жить. Всем мудакам назло. Какая-никакая — это моя семья. Родня. Другой нет у меня. Я снова часть гранитного монолита. Море мне по колено.
— Вы что, действительно тут обосновались?
— Да ну, брось. Наши позиции метров сто впереди. Мы за вами сегодня ходим. Второй волной. Взводный разрешил к тебе сползать. Нормальный чувак, из рядовых. Говорит, знает тебя. Сало. Слыхал?
Киваю молча. Мир тесен. Гот подползает ко мне:
— Привет, садж. Как ты?
— Нормально, салага, — улыбаюсь.
— Ты это, садж… Ты не дрейфь… Мы это… — Он мнется, не зная, что такого хорошего сказать человеку, которого уже нет. — Ты классный чувак, садж, — наконец рожает он. — Ребята тебя уважали. У тебя потерь было меньше всех, и к людям ты, как человек. Я бабу твою видел. Зацепило ее. Сильно. В Марв ее отправили. Чуваки говорили, обгорела, как головешка. Жалко. Классная телка…
Я не слушаю больше. Чернота накатывает изнутри. Не дает дышать. В глазах жжет. Кровь грозит выплеснуть через стиснутые до боли кулаки. Не видно ни зги. Тараканы прозрачные мельтешат перед глазами.
— Придурок ты и есть, Гот, — плюется Крамер. — Придурком и сдохнешь…
Больше я ничего не слышу. Чернота, клубясь, затапливает мозг.
— Гребаная Империя! Гребаная бойня! Гребаная жизнь! Гребаные латино! Гребаный Император, мать его, козла кривоногого, — бормочу, как во сне. И ослепительная боль смывает мысли. Я снова — комок нервов, опущенных в кислоту. Угорь на раскаленной сковороде. Кусок кокса в глубинах домны. Еще! Больше огня! Жарь, сука! Давай! Расплавь меня! Еще!
…Я открываю глаза. Вечереет. Саднит лицо. Костяшки кулаков сбиты до крови. Грязный чехол на бронежилете располосован, сквозь прорехи проглядывают полоски металлокерама. Вокруг вжимаются в палубу остатки взвода. Лихорадочно нащупываю во внутреннем кармане стим. На месте ли? Пуская слюни от ужаса, вонзаю толстую иглу прямо через рукав. Мир обретает краски. Тупо сижу, раскачиваясь, как
