непередаваемого совершенства. Мой «Гарпун» — славная лошадка и хороший друг, воспоминания о нем подхватывают и качают меня в ласковой воде, я испытываю мгновенную горечь утраты и острую, неизбывную печаль по навсегда ушедшему близкому существу. «Гепард» — он теперь мой «Красный волк», мы принадлежим друг другу, и мы одно целое. Он разделяет со мной боль. Он радуется моей удаче. Он обещает мне радость. Он просится вверх, в голубизну полдня, мечтает вырваться в черноту космоса и обжечь датчики в вакууме. За крохи недоступного сознанию отрезка времени я диктую ему: «Антигравы — пуск, подъем 300, основные двигатели — режим разогрева». И твердо знаю, что говорю именно то, что нужно. И то, что должен. И огромный организм деловито мурлычет в ответ на мои мысленные прикосновения, и я чувствую, как усиливается в районе брюха-киля холодок, — это включаются антигравы, и сверхъестественным тысяча каким-то чувством я ощущаю, как в магнитном коконе опускаются в камеры синтеза натрий-тритиевые капсулы, невидимые невооруженным глазом. И мир плавно проваливается вниз. Горизонт распахивает объятия. «Ветер 20,9 узла, порывы 15», — шепчет внутри осторожный голос.
Я неуверенно покачиваюсь на антигравах, купаясь в этих порывах. Я — большой, только что оперившийся птенец, впервые становящийся на крыло. Ощущения нового тела еще непривычны мне, и я раскачиваюсь на нетвердых ногах, привыкая к нему. А потом шевелю телом, выбирая нужное направление, и импульсы маневровых движков вспарывают прозрачный воздух. Я произношу без слов: «Старт основных, скорость 3М». В животе моем, отзываясь на команду, вспыхивают крохотные сверхновые. Я вбираю утробой тугой набегающий поток и помогаю себе глухим ревом вихревых двигателей. Мир прыгает мне навстречу и распахивается ослепительной дверью в рай. Я лечу. И это не во сне. Я счастлив. Тело-самолет отвечает восторгом на мой восторг. Море до горизонта стелется у моих ног. Я могу перепрыгнуть его в момент, просто увеличив тягу. Но мне нравится его пахнущее солью и йодом серо-зеленое покрывало. Я бы мог лететь над ним целую вечность, раскинув по сторонам руки-крылья. Ограничения полетного задания не позволяют мне своевольничать. Я словно привязан к курсу невидимой нитью, оборвать ее — означает совершить немыслимое кощунство и разрушить царящую во мне гармонию.
«На курсе 030, высота 1200, удаление 750, подходим к глиссаде», — подсказывает «Красный волк», дублируя поток данных на моем чипе. Скорее, отдавая дань традициям, чем по необходимости.
Но мне все равно приятно ощущать его ненавязчивую подстраховку. Мысленно киваю: «Принял».
«На посадочной резкий сдвиг ветра слева направо…»
«Принял». — Я понимаю партнера с полуслова, и это ощущение мне тоже привычно и приятно.
«Луч захвачен…»
«Принял».
«…Вошли в глиссаду, выход шасси подтверждаю, готовность к посадке, разрешение получено…»
«Принял».
«…Посадочный контроль, передача управления…»
«Подтверждаю…»
Когда система посадки перехватывает управление, я расслабленно отдаюсь течению воздуха за бортом, ощущая, как стихают двигатели, и слушая, как сквозь короткое шипение маневровых дюз прорывается вибрирующий визг гравипривода в режиме торможения. И вот уже ложемент слегка изгибается, переводя тело пилота-меня в полусидячее положение. И антигравы вновь холодят брюхо, опуская меня-самолет на пятачок посадочной палубы. Я нежусь в объятиях магнитных захватов. Я наблюдаю, как растет на экранах нижней полусферы раскачивающийся крестик. Вихревые двигатели урчат на холостых, в готовности обеспечить максимальную тягу в случае сбоя посадочной системы.
«Десять метров… пять… три… один… касание… посадка. Красный волк, полетное задание выполнено, остановка двигателей, температура камер синтеза стабилизирована, статус всех систем зеленый, палубная буксировка задействована».
И палуба исчезает, уступая место стеклянным стенам ангара. Последнее мысленное прикосновение как пожатие руки.
«Приходи еще, не пропадай… мне нравится с тобой летать» — так можно перевести этот посыл без слов.
Светлеет. Демпфирующий гель исчезает одновременно с узором консоли, впуская в шлем призрачное свечение. Я шевелю конечностями, заново привыкая к своему неуклюжему телу. Голос внутри потрясенно молчит, приходя в себя. Клеменс помогает мне выбраться из ложемента.
Когда мы выходим из кишки лифта, вокруг молча стоят люди в халатах. Смотрят на меня, раскрыв рты. Я не обращаю внимания на их необычное поведение. Я все еще там, на высоте 5 тысяч. Жутко хочется есть. Час полета сжигает столько энергии, сколько не сжечь десятью часами работы на силовых тренажерах. Это имитатор, поэтому внутривенной подпитки в нем нет. Мне суют в руку стакан с энергококтейлем. Я сажусь прямо тут, у лифта. На бетонный пол. Я глупо улыбаюсь и не боюсь, что меня сочтут дурачком. Зубы стучат о край стакана.
— Статус всех систем — зеленый. Ни одного сбоя, — доносится сверху усиленный динамиками голос. Это та самая рыженькая девушка из-за своего пульта.
И все будто отмерзли. Начали тормошить меня. Хлопать по плечам. Жать руку. Предлагать шоколад. Потом пришел мужчина в пиджаке стоимостью с мой дом на Джорджии. Глянул на меня внимательно. И на самолет надо мной. И все сразу уважительно замолчали. А Сэм его повел за стеклянную стену. И что-то увлеченно ему говорил. А мужчина в ответ солидно кивал. Мне не хотелось прислушиваться, о чем именно они разговаривают. Я и так понял: сегодня у них первый раз, когда имитационный полет прошел штатно, без единого сбоя.
Глава 35
ДЕЛОВЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ
Васу поначалу обижался на меня. Я ведь перестал с ним пиццу развозить. И как только народ понял, что я больше не приношу коробки самолично, заказов сразу поубавилось. Наши доходы упали, так Васу мне сообщил. Но потом узнал, чем я теперь каждый день занимаюсь, и сразу повеселел. Летчикам круто башляют, так он сказал. И на билеты теперь нам заработать — раз плюнуть. Вот только с моим новым начальством ему надо потолковать. «Иначе обжулят, как два пальца». Привык я к его странным выражениям. Каждый имеет право на свои странности.
И вот Васу, одетый в свои самые лучшие джинсы и отпадную новую блестящую куртку, пришел со мной к Сэму. И еще он сделал себе крутую прическу у местного парикмахера. Высокий блестящий кок впереди и выстриженный почти налысо затылок. И длинные штуки перед ушами. Васу всегда говорит, что к переговорам надо готовиться. На переговоры надо являться во всем самом лучшем. Чтобы те, с кем мы переговариваемся, не думали, что мы какая-то там шпана. И нас с ним сразу пропустили. Меня ведь уже вся охрана знала. Охранники на входе уважительно говорили мне: «Доброе утро, мистер Уэллс». Я теперь каждый день летал на имитаторе, едва ли не больше, чем их штатные пилоты-испытатели, Алекс с Наилем. С каждым разом мне все больше летать хотелось. У меня даже пальцы на руках по утрам сводило от нетерпения. Наверное, я маньяк какой-то. Ничего не могу с собой поделать. И голос внутри меня подгоняет. Он сказал, что никогда раньше не летал, только на каком-то «десантном коптере». На «муле». И то в качестве груза. И непонятно, кто из нас больше в небо стремится, я или он.
Когда я сижу за стеклянной стеной, рядом с худенькой черноглазой девушкой — ее зовут Надира, и ожидаю своей очереди, пока другие летают, то пью кофе. И сок. И минералку. Бисквиты ем. И чипсы. И вообще, все подряд, что мне Надира предлагает, в рот сую. Потому что мне руки занять нечем. И парни в белых халатах, что вокруг по своим делам мельтешат и все время из-за своих пультов непонятными словами перебрасываются, они смотрят на меня странно. Но не обидно. Я это чувствую. Я для них — непонятное существо, которое не знает, откуда оно родом, но при этом умеющее летать, как никто другой. Я для них — соломинка, позволяющая успешно завершить очередной этап испытаний. И они готовы мириться с любыми моими странностями, лишь бы работу не потерять. Иногда мне кажется, если я голым приду, они не удивятся. Решат, что так и надо. Будто я лабораторное оборудование какое. Одна Надира мне иногда
