Действительно, к такому надо привыкнуть. Александр видел это впервые. Зрелище вызывало смешаные чувства. Разумом понимал, что надо удивляться и восторгаться способностями. Нутро отказывалось воспринимать увиденное. Тошно было. В самом прямом смысле этого слова – желудок рвался к горлу. Видено было всякое – и полуразложившиеся трупы, и раны, и гной, и пепел. Но все это теперь казалось естественным и нормальным. Привычным и объяснимым.
– Не морщься, привыкай! И не отворачивайся! Если дела наши так и дальше пойдут, тебе еще и не то предстоит увидеть. Так что смотри. Знаю, что противно, самого на первых порах выворачивало. И вообще, все это только иллюзия. Отвод глаз – как с домом, только чуть сложнее. На конкретном участке и не с исчезновением, а с новым видом.
Легко сказать – не отворачивайся! Олег мял кожу на лице – временами казалось, что он ее просто снимает и тут же приклеивает заново. Черты лица то растекались в серую, похожую на грязный творог массу, то застывали в самых немыслимых сочетаниях. Одно ухо выше другого, скулы разной высоты, сползающие на губу ноздри... Только глаза оставались на своем месте, но и они менялись. Потемнели, изменили прищур, веки стали тяжелыми и рыхлыми, потом вернулись к прежнему виду.
Постепенно лицо стало приобретать хоть что-то определенное. Например, волосы стали светлыми с проседью, обозначилась солидная залысина. Нос подергался и застыл: что-то среднее между «горбинкой» и «картошкой», смесь Кавказа и России. Или не Кавказа? Потом заняли свое место высокие скулы. Подбородок покрылся легкой щетиной.
Олег что-то шептал, гляделся в зеркало, лицо уже не мял, а слегка приглаживал. Наконец обернулся:
– Готово! Можешь пощупать. Протяни руку, говорю! Не бойся, не укушу. Проверить надо, как легло.
Это «пощупать» далось нелегко, но, к своему удивлению, ничего особенного Александр не почувствовал. Лысина как лысина, скулы как скулы, даже подбородок колючий. Попробовал увидеть это все верхним зрением – обычное лицо, и все тут! А вот общий «рисунок» сияния изменился. Теперь это был самый обычный человек. Чуть нервный, чуть уставший. Со средними человеческими способностями, судя по всему.
– Ну как? – голос все-таки был прежний. Олега, а не того мужика сорока-с-лишним-лет, который стоял перед зеркалом. – Все держится, все прощупывается?
– Как ты... Простите, как вы это сделали?
– Давненько я этим не занимался, – чувствовалось, что Олег был доволен и собой, и произведенным эффектом. – Это все временное, часов через пять сойдет. Если сильно устану – то быстрее. Если потеряю сознание – сразу. Так что времени у нас немного, пошли машину ловить. За мой счет, не пугайся – знаю я твою зарплату.
– А голос? Вдруг по голосу узнают?
– Тут уж ничего не поделаешь. Если там будет кто-то из особенно хитрых или сильных, то и эта маскировка не поможет. А чужим голосом я долго говорить не могу. Сегодня мне собственные голосовые связки, чувствую, сильно понадобятся.
Михаил Сергеевич – не то что язык, мысли не поворачивались назвать этого человека Олегом – оказался прав. Голос ему потребовался. И не подвел.
Они все-таки успели к самому окончанию концерта. Несколько песен – и одна прощальная, пропетая хором. Ирина со сцены разглядела своего «оборотня», еле дождалась окончания аплодисментов – и кинулась к боковой лесенке, чуть не оборвав подвернувшиеся под ноги провода. Несколько смутилась, увидев рядом с Александром кого-то чужого, потом мотнула русой челкой – и все-таки кинулась на шею:
– А я боялась, ты совсем не придешь!
Пришлось тут же знакомить с «коллегой». Покрылся испариной, когда Иринка вежливо спросила: «А вы чем именно занимаетесь?» – вот влипли! Легенду толком не продумали. Удивила реакция «Михаила Сергеевича». Ну, изобрести тему диссертации не сложно – но начать разговор по ней, еще и достаточно грамотно... Более того – профессионально. Или это опять какое-нибудь чародейство, или они с Олегом действительно почти коллеги. «Почти» – это самое меньшее.
Собравшееся за кулисами общество встретило незнакомца настороженно. Чего и следовало ожидать. Пошли в какую-то комнатку на втором этаже здания, набились, как сельди в бочку – скорее, как гости у Коли, селедку так не прессуют и гитару в придачу не дают. Через полчаса Александр понял, как мало знает он о своем нынешнем командире.
Эти полчаса «Михаил Сергеевич» просидел скромно, молча в сторонке – насколько это возможно в такой тесноте. Слушал певцов. А потом гитара по кругу дошла до него. Из вежливости и по традиции спросили:
– Вы не играете? – и уже приготовились передать инструмент дальше. Никто не ожидал того, что произойдет дальше. Меньше всех – Александр.
– Да вы знаете, балуюсь иногда... – скромно ответил лысоватый мужичок, неизвестно как попавший в этот круг.
– Споете что-нибудь? – в этом вопросе все еще было больше вежливости, чем интереса.
– Свое или чье-то? Чье именно?
– Свое, если можно! – интереса стало гораздо больше.
– Ну что же, попробую... Заранее извиняюсь, если что не так, давненько до гитары руки не доходили.
Взял инструмент, попробовал звучание. Чуть поморщился, покрутил колки – еле заметными движениями. Вздохнул тяжело – что, мол, поделаешь. И запел.
Потом он попробовал передать гитару дальше, но ему не позволили. Попросили спеть еще. И еще. И еще раз. Здесь умели ценить хорошую песню и хорошего певца. Олег пел хорошо. Наверняка музыка могла быть и более изысканной, гитара могла попасть к музыканту повыше классом. На это никто не обращал внимания.
Олег пел старинные песни. «Музыка моя, слова народные», – добавлял он в таком случае. Этих слов раньше никто не слышал, хотя знатоки народных песен здесь были. Пел песни поновее – можно было догадаться, какие события в них упоминаются. Пел то, что не имело возраста – многое существовало всегда и будет не раз, и каждый может найти в этом свое.
Слушали нового барда внимательно. Восхищенно, ревниво, с любопытством, оценивающе – но никто не отвлекался, не перешептывался, не обсуждал какие-то свои дела. У Лени-Пустынника горели глаза, он подался вперед, пальцы шевелились, словно он подыгрывал или пытался повторить мелодию. Сергей скрестил руки на груди, пытался выглядеть отрешенным и даже надменным – слыхали, мол, и не такое, ничего особенного. Выдавали глаза – то грустили, то смеялись, то задумывались вслед за песнями. Ирина прижалась к плечу, тихо дышала в щеку, иногда вздыхала – и бурно восторгалась в перерывах между песнями, просила петь дальше.
Очередная песня началась с долгого перебора струн. Скорее даже перезвона, перешедшего в быструю мелодию. Наконец Олег запел. Но запел не своим голосом – глубоким, гортанным. сначала показалось, что поет он на каком-то неведомом, чужом языке. Потом начал доходить смысл слов. Слова словно играли с ритмом. То отставали, то перепрыгивали через него, то бежали вместе с ним в веселом хороводе. Скорее даже по спирали – каждый новый повтор чуть отличался от другого. Голос становился то громче, то тише, взмывал в высоту и опускался до грозового гула. Сначала Александр пытался уловить смысл песни – было в ней что-то про созвездие рун на клинке, про шепот листвы и пение вьюги... Потом слова опять растворились в ритме. Потом и ритм исчез. Остался мощный, бурный поток, который подхватил и понес, потащил, завертел – и вдруг выбросил на поверхность. В тесную, маленькую комнату. Песня кончилась.
Тихо было в комнатушке. Все молчали – ни похвалы, ни обсуждения. Ирина затрясла головой, провела ладонью по глазам, словно избавляясь от неожиданного видения. Еще несколько человек хлопали глазами, озирались по сторонам, приходили в себя.
– Фигня какая! – первым нарушил тишину Сергей. – Ни музыки, ни слов, ни... – он осекся, хмыкнул и махнул рукой. – Извините, конечно, но я привык говорить то, что думаю.
– Нет, Серега, ты не прав. Не скажу, что все понял, но здесь что-то есть. И довольно много, – Пустыннику не пришлось приходить в себя, но выглядел и говорил он задумчиво, без своего обычного
