все то, что знал об алых пульсах кровив больших плодах, не умещенных в кронеи по ночам слетающих во тьму.Он звал тебя узнать про шум ветвейс наивностью, присущею растеньям,истерзанный тяжелым тяготеньем,кровоточеньем спелости своей.Какая же корысть владела им,вела его в таинственные сводыявить великодушие природыв последний раз! — твоим рукам немым?Не Грузии ли древней тишинавелит очнуться песенке туманной:«Зачем так блещут слезы, мой желанный?Зачем мне эта легкость тяжела?»Не Грузии ли древней колдовствовелит гранату караулить плитыи слабое дыханье Серафитыне упускать из сердца своего?
Симон Чиковани
Сказанное во время бомбежки
В той давности, в том времени условномчто был я прежде? Облако? Звезда?Не пробужденный колдовством любовнымалгетский камень, чистый, как вода?Ценой любви у вечности откуплен,я был изъят из тьмы, я был рожден.Я — человек. Я, как поющий купол,округло и таинственно сложен.Познавший мудрость, сведущий в искусствах,в тот день я крикнул: — О земля моя!Даруй мне тень! Пошли хоть малый кустик —простить меня и защитить меня!Там, в небесах, не склонный к проволочкесияющий нацелен окуляр,чтобы вкусил я беззащитность точки,которой алчет перпендикуляр.Я по колено в гибели, по пояс,я вязну в ней, тесно дышать груди.О школьник обезумевший! Опомнись!Губительной прямой не проводи.Я — человек! И драгоценен пламеньв душе моей. Но нет, я не хочусиять заметно! Я — алгетский камень.О господи, задуй во мне свечу!И отдалился грохот равномерный,н куст дышал, и я дышал под ним.Немилосердный ангел современныйпобрезговал ничтожеством моим.И в этот мир, где пахло и желтело,смеркалось, пело, силилось сверкнуть,я нежно вынес собственного телародимую и жалостную суть.Заплакал я, всему живому близкий,вздыхающий, трепещущий, живой.О высота моей молитвы низкой,я подтверждаю бедный лепет твой.Я видел одинокое, большоесвое лицо. Из этого огнясебя я вынес, как дитя чужое,слегка напоминавшее меня.Не за свое молился долговечьев тот год, в тот час, в той темной тишине —