и спасительно двинет вперед.Но сторонняя мощьсновидений,ход светил и раздор государствне внесли никаких измененийв череду его скудных мытарств.Отхлебнув молока из бутылки,он способствует этим тому,что, болевшая ночью в затылке,мысль нужды приливает к уму.Так зачем над его колыбелью,прежде матери, прежде отца,оснащенный звездойи свирелью,кто-то был и касался лица?Чиркнул быстрым ожогомнад бровью,улыбнулся и скрылся вдали.Прибежали на крикк изголовью —и почтительно прочь отошли.В понедельник,в потемках рассвета,лбом уставясь в осколок стекла,видит он, что алмазная метазажила и быльем поросла.…В той великой,с которою сладане бывает, в тоске — на века,я брела в направленье детсадаи дитя за собою влекла.Розовело во мгле небосвода.Возжигатель грядущего дня,вождь метели,зачинщик восхода,что за дело тебе до меня?Мне ответствовалсвет безмятежныйи указывал свет или смех,что еще молодою и нежнойя ступлю на блистающий снег,что вблизи, за углом поворота,ждет меня несказанный удел.Полыхнуло во лбу моем что-то,и прохожий мне вслед поглядел.
Лермонтов и дитя
Под сердцем, говорят. Не знаю.Не вполне.Вдруг сердце вознеслосьи взмыло надо мною,сопутствовало мне стороннею луною,и муки было в нем не боле, чем в луне.Но люди говорят, и я так говорю.Иначе как сказать?Под сердцем — так под сердцем.Вот сбылся листопад.Извечным этим средствомне пренебрег октябрь,склоняясь к ноябрю.Я все одна была, иль были мы однис тем странником,чья жизнь все больше оживала.Совпали блажь ума и надобность журнала —о Лермонтове я писала в эти дни.Тот, кто отныне стал значением моим,кормился ручейкомневзрачным и целебным.Мне снились по ночамВасильчиков и Глебов.Мой исподлобный взглядприсматривался к ним.Был город истомленбесснежным февралем,но вскоре снег пошел,и снега стало много.