в уме моем сверкнул случайно гений и выпалил: — Подайте тот футляр! — Тот ларь? — Футляр. — Фонарь? — Футляр! — Фуляр? — Помилуйте, футляр из черной кожи. — Он бледен стал и закричал: — О боже! Все, что хотите, но не тот футляр. Я вас прошу, я заклинаю вас! Вы молоды, вы пахнете бензином! Ступайте к современным магазинам, где так велик ассортимент пластмасс. — Как это мило с вашей стороны, — сказала я, — я не люблю пластмассы. Он мне польстил: — Вы правы и прекрасны. Вы любите непрочность старины. Я сам служу ее календарю. Вот медальон, и в нем портрет ребенка. Минувший век. Изящная работа. И все это я вам теперь дарю. …Печальный ангел с личиком больным. Надземный взор. Прилежный лоб и локон. Гроза в июне. Воспаленье в легком. И тьма небес, закрывшихся за ним… — Мне горестей своих не занимать, а вы хотите мне вручить причину оплакивать всю жизнь его кончину и в горе обезумевшую мать? — Тогда сервиз на двадцать шесть персон! — воскликнул он, надеждой озаренный. — В нем сто предметов ценности огромной. Берите даром — и вопрос решен. — Какая щедрость и какой сюрприз! Но двадцать пять моих гостей возможных всегда в гостях, в бегах неосторожных. Со мной одной соскучится сервиз. Как сто предметов я могу развлечь? Помилуй бог, мне не по силам это. Нет, я ценю единственность предмета, вы знаете, о чем веду я речь. — Как я устал! — промолвил антиквар. — Мне двести лет. Моя душа истлела. Берите все! Мне все осточертело! Пусть все мое теперь уходит к вам. И он открыл футляр. И на крыльцо из мглы сеней, на долю из темницы явился свет, и опалил ресницы, и это было женское лицо. Не по чертам его — по черноте, — сжегшей ум, по духоте пространства я вычислила, сколь оно прекрасно, еще до зренья, в первой слепоте. Губ полусмехом, полумраком глаз лицо ее внушало мысль простую: утратить разум, кануть в тьму пустую, просить руки, проситься на Кавказ. Там — соблазнить ленивого стрелка сверкающей открытостью затылка, раз навсегда — и все. Стрельба затихла, и в небе то ли бог, то ль облака. — Я молод был сто тридцать лет назад. — проговорился антиквар печальный. Сквозь зелень лиц, по желтизне песчаной я каждый день ходил в тот дом и сад. О, я любил ее не первый год, целуя воздух и каменья сада, когда проездом — в ад или из ада — вдруг объявился тот незваный гость.
