– В том все и дело! Силу Ледован имеет страшную, только и на нее нашлась другая сила. Какая?
Безрод сплюнул.
– Нутро противится ледяному зову, обарывает. Тридцать с лишком лет противостоит. Сильна в тебе закваска, босота, кровь горяча!
Сивый даже не мгновение не сбился, все так же водил камнем по клинку.
– Подумать боюсь, какая кровь может противостоять зову Ледована! А в жилах того ухаря, что появится здесь завтра, течет такая же кровь, если не сильнее! Смекаешь?
Смекаешь. Безрод молча, равнодушно кивнул.
– И зачем такому девка в самом соку? И почему именно эта?
Сивый на мгновение замер, затем правильный камень все так же ровно заскользил по режущей кромке.
– Видит то, чего другие не видят.
– Именно! – рявкнул старик. Ясна даже на крыльцо вышла поглядеть, отчего верховный разоряется. – Именно видит! Видит и находит. Так же легко, как завтра найдет сюда дорогу! И ни перед чем не остановится, дабы заполучить искомое! А если недоброе задумал? Уж откуда взяться добрым помыслам, если людей кладет направо и налево!
– Верну не получит. – Безрод проглядел меч на свет, подышал, загладил тряпицей.
Стюжень угрюмо покачал головой. До сего дня цветочки были, ягодки завтра пойдут.
– Я не должен стать потусторонником, ты обещал. – Сивый окатил ворожца холодным взглядом, верховный так и припал к укупорке. – Вытяни Верну с той стороны, не дай Тычку погибнуть.
Ворожец глубоко вздохнул и кивнул. И сказать-то нечего. Что тут скажешь?
Над заставой, ровно неизлитая дождевая туча, повисла молчаливая скорбь. Ясна держалась, как могла, ходила по двору прямая, словно доска, голову держала прямо, только на лавку падала, точно подрубленная. Стюжень который раз перебирал ворожские снадобья, ходил в лес, что-то приносил, раскладывал, перетирал. Верна вовсе не показывалась. И только Гюст, плюнув, завел боевую песню гойгов, а закончив, потащил Безрода к воротам.
Старики и Верна, украдкой следившая за всем через щелку, понять не могли, что задумал оттнир. Стюжень, таки сошедший к пристани, с улыбкой проводил Улльгу, которого двое увели порезвиться. Молодец кормщик, нечего запираться в заставных стенах и угрюмничать. Еще будет повод.
Накануне урочного дня Безрод глубоко за полночь пришел к Верне. Не спала бывшая, сопела в углу.
– Чего явился? – полыхнула зеленым глазом.
– Завтра? – только и спросил, ставя маслянку наземь.
Опешила, онемела, в горле схватило.
– Откуда ты…
– Болтаешь много. Завтра?
Порывисто отвернулась, тряхнула косой.
– Да.
– Руки дай.
– Зачем?
– Дай руки.
Нехотя протянула. Сивый бережно, но крепко связал кисти, опутал ноги, привязал руки к ногам, поднял плошку и направился к выходу.
– А если по нужде захочу?
– Кричи.
Лежала и думала. Сон не шел. Безрод представить себе не может, с кем и с чем завтра столкнется. Ему не победить. Догадливый, сволочь! По рукам-ногам опутал, дабы непоправимого не совершила. Обещание обещанием, но могла просто-напросто отчаяться и прогнать от себя жизнь. Как додумался?
Когда Стюжень вышел на двор, Безрод уже сидел на колоде. Меч на коленях, сам глядит на восток, туда, где должно вот-вот зарозоветь. Вроде ничего страшного, но ворожцу сделалось жутко: тает ночная темень, и постепенно из мрака выступает человек, так после схлынувшей волны что-то остается на берегу. Неведомое и опасное.
Ветерок треплет рубаху, забавляется с чубом, и даже не улыбка играет на устах Сивого – ухмылка застыла. Ясна вышла, молча кивнула, не нашла сил говорить. Гюст мрачно чинил сеть, исподлобья косил на Безрода. А едва первый луч солнца убежал по земле, Сивый медленно встал, повернулся в сторону пристани. Оттнир отставил сеть и стремглав умчался на берег – стало невмоготу сидеть на одном месте и ждать неизвестно чего. Хоть посмотреть, что надвигается. На мостках пристани кормщик остановился и замер: с полуночи подходил корабль, да такой, каких Гюст никогда не видел, – сам черный, парус черный. Рассказал бы кто-нибудь, не поверил – даже небо над мрачным кораблем потемнело. Туча бежала за граппром, ровно привязанная собака. Отчего-то в ушах застучало, колени растрясло, будто вышел в штормящее море под мухой.
– Что же делается в мире? – утирая испарину, прошептал Гюст. – Уж поистине боги не бросят на плечи больше, чем сможешь вынести, но если все это назначено Безроду, может быть, мы не все о нем знаем?
Во всем прочем свете ветра не было и в помине, а в парусах черного корабля его хоть отбавляй. Море кругом дышало покоем, и только черный корабль, ровно на лошадях, катил по огромным волнам, что брались неизвестно откуда. За перестрел до берега ветер дохнул последний раз и улетел, парус опал, точно сдутый мех, волны исчезли, разбежались вправо-влево, будто табун диких лошадей. Дошли до острова, заплескали в мостки, лениво перехлестывая. Гюст не нашел в себе сил отойти, все стоял и смотрел, как накатывают исполинские пенные валы, и оказался вымочен по пояс. Нахмурился, стряхнул оцепенение и унесся обратно в крепость.
– Корабль! Здоровенный и черный, как печная сажа!
– Вижу, – задумчиво буркнул верховный, сходя со стены.
– Паруса ветром полны, и волны под ним, будто скакун под верховым!
Стюжень смерил кормщика мрачным взглядом и тяжело вздохнул.
– Ты вот что… приведи Верну. Да сам не встревай, что бы ни случилось. Не наше с тобой дело.
– Я воин, – мрачно процедил гойг. – И меч ношу не просто так!
– Знаю. – Стюжень положил тяжелые ручищи на крутые плечи кормщика. – Только сдается мне, они сами разберутся.
– А если…
– Значит, судьба Безрода такова. – Ворожец улыбнулся гойгу и кивнул. – И ничего мы с тобой поделать не сможем.
Оттнир пожевал губу, исподлобья взглянул на старика. Отвернулся, нашел глазами Сивого, вздохнул. Безрод стоял у колоды, смотрел в сторону пристани и поглаживал меч.
Из овина, потирая запястья, вышла Верна, следом показался Гюст, швырнул обрезки веревки под ноги.
– Подойди. – Сивый кивнул Верне.
Артачиться не стала, молча подошла. Встала за спиной. Заставляла себя смотреть прямо, плечи держать ровно, только давило что-то неимоверно, едва с ног не падала. И туча. Черная низкая, пугает. Плывет медленно, ровно кровь в стоячей воде. Подплывает и, как тогда, на лесной поляне, дыхание перехватывает. Даже Сивый оглянулся, мрачно бросил:
– Дыши ровнее.
– Как могу, – выдохнула. – Ты не знаешь, на что идешь!
– Будет больнее, чем раньше? – усмехнулся. – Или кровь по-другому стечет?
– Остряк!
Лишь единожды такое чувствовала, но как будто все вернулось – разок напилась до умопомрачения, там, в Последней Надежде, и наутро прокляла все. Теперь то же – в горле пересохло, и ноги не держат. И сказать Безроду хочется, только не можется – голос пропал. Опять не ко времени! Все так по-дурацки устроено. Едва разохотишься в чем-то признаться, не то время, не тот случай!
