поверить. Теодор Генрихович действительно очень сильно пил, насмерть, можно сказать, а в пьяном виде его несло. Он даже ко мне приставать пытался, это при моем-то муже…
– А кто ваш муж? – вежливо спросил я. Наличие влиятельного мужа многое объясняло, хотя бы то, почему эта дамочка так уверена, что с ней ничего плохого не может случиться. Хотя вон тот же Кабан, уж какой был влиятельный человек, однако же, погиб при невыясненных обстоятельствах, ушел, так сказать, служить Ааву…
– Моего покойного мужа звали Семен Самволович Кабанов, – спокойно ответила госпожа Арней, глядя мне прямо в глаза. – И свиньей при жизни он был редкостной, особенно в последний год своей жизни.
Вот такие чебуреки!
Кабанов погиб как-то по-дурацки, помню, это дело через нас даже не проходило. Братки там что-то расследовали, но, насколько мне известно, довольно безуспешно, хотя даже БСБ подключали. Чем все кончилось – не знаю, но, по-моему, ничем. Вроде бы пришли к выводу, что какие-то личные враги прострелили его бронированный джип из противотанкового ружья, заряженного наконечником древнего копья, или еще какой-то бред в этом роде… И про жену его я тоже слышал – от художничков, с которыми выпивал, сплетни какие-то мистические, так, пьяным шепотком с оглядкой через плечо.
– А зачем вы замуж-то за него вышли, если он свиньей был? – совершенно по-хамски брякнул я. – Нельзя было кого-нибудь поприличней найти?
– Он был сильной свиньей, и у него было большое будущее, – серьезно сказала бывшая мадам Кабан или как это будет… «Свинья», если женского рода? Кабаниха? – Мне по роду выбранной профессии нужен был человек с большим будущим, у кого же его было брать, это будущее, как не у Кабана или ему подобных?
«Странно все-таки выражают свои мысли эти магистки, – подумал я, – хотя каждая женщина мечтает о сильном мужчине с большим будущим, чего же тут странного… Вот разве что интонации какие-то жутковатые».
Неожиданно она резким тычком раздавила уже погасшую сигарету, потянулась было за новой, потом передумала и примирительно сказала:
– Знаете, Степан… Григорьевич, пожалуй, я все-таки сварю кофе, или, может быть, вы вина выпьете?
В шкафу обнаружилась компактная современная электрическая кофеварка, чашки, бокалы и даже бутылка марочного коньяка «Гриднев», я был уверен, что настоящего. Отказываться я не стал, но и пить всерьез не собирался. Разве что в интересах следствия…
– Вы не представляете, Степан, как я стосковалась по цивилизованному обществу, по нормальному человеку, по большому городу, наконец… – говорила хозяйка кабинета, расставляя на письменном столе чашечки и бокалы. – Откройте, пожалуйста, коньяк и порежьте лимон… Вы же образованный человек, вам, наверное, тоже здесь тоскливо… тошно…
– С чего бы… почему вы так решили, что я образованный человек? – сипло произнес я, кромсая несчастный лимон.
– У вас же «поплавок» на лацкане милицейского кителя, – засмеялась моя собеседница… подозреваемая… свидетельница? – И вообще, зовите меня просто Гизелой.
Эк она ловко из подозреваемой в собеседницы перепрыгнула!
– А по батюшке? – поинтересовался я, чтобы восстановить стремительно падающий градус официальности. Знал же из протокола, что зовут ее Гизела Маевна. Гизела Маевна Арней, такое вот фамилия-имя-отчество.
– Да все вы знаете, – засмеялась она и как ни в чем не бывало продолжила: – Будьте со мной попроще. Просто Гизела, и все. Вы же в университете учились, так что помните небось, какие легкие девочки были на истмаге? Признайтесь, захаживали к нам в общежитие? Вы, кстати, с какого факультета?
– С физического, – стеснительно признался я. – Факультет общей физики, фофка.
Насчет общежития – нет, не захаживал, хотя и очень хотелось. Только фофки, знаете ли, у магисточек не котировались, по причине отсутствия харизмы или чего там еще им надо было. Но о самих студентках истмага я был наслышан. У них некоторые дисциплины и сдать-то было невозможно, если с мужиком перед этим не потрахаться, так что… чего уж там!
– О-о! – уважительно протянула госпожа Арней. – А у меня, признаться, ни одного фофки не было, хотя и общага ваша рядом была. Мы вас боялись. Ходили слухи, что после того, как с фофкой побудешь, наступает зависимость от реальности, и тогда вся твоя магическая карьера полетит псу под хвост. Останется разве что в училки податься, и то в начальные классы. Ну давайте. За альму-матер!
Принадлежность к одному учебному заведению располагает к сближению. Ах, альма, ах, матер, и все такое. Хотя у этой самой «альма-матери» детишки бывают любимые и не очень, и все равно… Так что через полчаса мы общались, как говорится, «без напряга».
Мне-то рассказывать было особенно нечего, разве что про то, как после каждой сессии определенный процент фофок отправлялся в психушку, но, во-первых, здесь гордиться нечем, да и забавными такие случаи не назовешь. А во-вторых – даже эти истории были скорее всего выдумкой. По крайней мере при мне никто в психушку не угодил. В армию – да, было, особенно когда начались известные события. Ну, помните так называемый «последний парад»? Вот тогда в армию почему-то стали лихорадочно набирать студентов, и многие попали под раздачу. Я-то благополучно перескочил из университета в школу милиции, тем и спасся.
«…Кванты?» – спрашивает меня доцент Тавгер. «Кванты», – отвечаю я. И тогда доцент ставит свой портфель рядом с моим, и там тоже что-то булькает. «Кванты?» – спрашиваю я. «Кванты», – отвечает доцент Тавгер. И ставит мне зачет. А еще однажды мы пили с Николой и Чипполой, и Никола поспорил с Чипполой, что залезет на закорки Кмагу Шестирылому, ну, помните памятник на площади? А потом приехали менты и всю ночь пытались Николу оттуда снять, потому что сам он слезть не мог. В конце концов…
И дальше в том же духе. В общем, истории мои разнообразием не страдали.
А вот байки госпожи Арней, юной студентки-магисточки, были гораздо завлекательней и романтичней, и рассказывать их, в отличие от меня, она умела. Эпизоды из жизни сексуально раскрепощенных студенток- магисток, рассказанные одной из них, это, знаете ли, нечто особенное. Я и пытаться не стану пересказать то, что она мне напела, у нас, на физфаке, в отличие от истмага курс сексуальной раскрепощенности учебной программой не предусматривался. Если бы госпожа Арней вздумала писать воспоминания, от издателей отбоя бы не было. Озолотили бы с ног до головы. Впрочем, денег ей, похоже, и так хватало. После ее студенческих воспоминаний у меня возникло сладкое для каждого мужчины чувство сексуальной доступности собеседницы. Именно оно делает некоторых женщин сущей погибелью для нас, мужиков. Понимаете, нельзя, и все-таки – можно! От этого рехнешься, пожалуй. И делай с нами что хошь…
Но я все-таки взял себя в руки, чем весьма горжусь.
– …А скажите, Гизела, как вы узнали, что среди этого старого хлама затерялся ножик самого Аава Кистеперого? – спросил я, с некоторым усилием вспоминая о своей миссии.
– Просто почувствовала, – рассмеялась моя визави, небрежно стряхивая пепел на столешницу и разворачивая ко мне изящно свернутые колени. – Кровь подсказала, что где-то здесь лежит любимый ножичек прапрапрадедушки.
– Что? – Я чуть не подавился лимоном. – Как это? Кого?
– Ну да. – Историческая магичка потянулась, довольная произведенным эффектом. – Аав Кистеперый – мой пращур. А что, разве не похоже?
Я вгляделся в улыбающуюся магистку и действительно почувствовал в ней что-то дикое, разбойничье, что-то опасное, делающее ее еще более погибельной. Я понял, что это правда, все-таки я был мент и вранье почувствовать сумел бы.
Так что за свою безопасность госпожа Арней действительно могла не беспокоиться, ну а мне на мою было как-то уже наплевать.
Глава 8
Бросьте десять центов…
Шелушатся луково
Смятые рубли,
Было счастье – мука ли —
