заведений должны были гордиться. В кои веки их денежки пойдут на богоугодное в прямом смысле дело.
Наконец я приступил к работе.
«Хороша была галера, и хорош штурвал резной», – писал некогда поэт. Наверное, искусство корабелов и музыкальных мастеров схожи, и если бы Страдивари построил каравеллу, то это была бы всем каравеллам каравелла. Хотя, кажется, во времена Страдивари каравеллы вышли из моды, как нынче скрипки. Но мода уходит, а скрипки и каравеллы остаются.
Вот уж не ведаю, кто двигал моими руками, кто пилил, строгал, клеил, шлифовал, варил лак, может быть, это был Эрилин Музыкодел, а может, ему помогал Оська Гудошник, во всяком случае, гитарой это произведение искусства назвать можно было только при отсутствии всякого воображения. Я не буду описывать этот инструмент, более того, я не стану придумывать ему название – пусть будет гитара. Скажу только, что она была женственна настолько, насколько может быть женственна скрипка, величественна, как скандинавская богиня, нежна, как эолова арфа, и таинственна, как Цисяньци?нь. Струны, а их было девять, я специально заказал в Швейцарии, на рубашки басов пошло подлинное цыганское серебро и золото. Стоило мне это, сами понимаете, недешево, а игровые салоны сразу же закрывались, как только я появлялся в пределах видимости охраны, чем я слегка гордился. Поэтому пришлось снова отправиться в столицу и совершить точечный налет на ипподром. Там меня еще не знали, а Выха Коняшник оказался на высоте, да и Жульник не подвел, так что струны мои оплачены благородным человеческим азартом, как, впрочем, и все остальное. Вообще мелкие божки, как я убедился, в хозяйстве гораздо полезнее тех, что считают себя главными.
С новым инструментом я выглядел весьма антуражно, так что, когда я предложил выступить в одном из второразрядных московских ночных клубов, меня не погнали взашей, а милостиво разрешили поразвлекать публику, аккомпанируя стриптизерше-таиландке, демонстрировавшей секс с удавом. Видимо, хозяева заведения решили, что экзотику экзотикой не испортишь, да и удава пожалели, страдает же скотина! Я согласился на более чем скромную оплату и на часок-другой выпустил на волю Афедона Бесштанника. Порезвиться, так сказать. Меня не побили. Может быть, потому, что вся публика, официанты, стриптизеры и стриптизерши, охранники, хозяева клуба и их гости, а также завернувший на огонек ОМОН, все без исключения, включая пираний в огромном настенном аквариуме, были заняты совершенно другим делом. Такого это заведение еще не видывало. Я немного полюбовался на учиненное Бесштанником безобразие, оценил ситуацию и потихоньку убрался прочь, решив временно отложить вопрос о моем вознаграждении. Честно говоря, я его уже получил, во всяком случае, мои боги-постояльцы развлеклись на славу. Вон как публика-то завелась!
На другой день к подъезду облезлой «брежневки», где я остановился на ночлег, подкатил фактуристый, бесконечный, как похмелье, и белый, как горячка, лимузин. В дверь коммуналки позвонили, и в комнату, где я допивал утреннее пиво, вошел некий очень прилично одетый господин.
– Слава богу, что вы еще не уехали, – вальяжным баритоном с порога заявил он. – Господин Авдей, вы вчера ушли, позабыв получить свой гонорар, поэтому я счел необходимым отыскать вас, чтобы лично вручить деньги. Я понимаю, вы человек творческий, – тут он покосился на пустые пивные бутылки, – но не уделите ли мне несколько минут для делового разговора?
Я демонстративно медленно допил пиво, взял гитару, накинул куртку и проследовал за гостем.
Господин опасливо покосился на инструмент, подвинулся, пропуская меня вперед, обдав запахом дорогого одеколона, и проследовал со мной к лимузину.
Мой утренний гость оказался владельцем нескольких московских ночных клубов, как ни странно, некоторые из них были вполне приличными, попадались даже клубы, где играли живой джаз. Звали его Савелием Давидовичем Скороделовым, и был он потомственным коммерсантом. Везет мне на потомственных, однако! Сначала герой потомственный, теперь вот купец… Вручая пухлый конверт с деньгами, потомственный коммерсант слегка поклонился и сказал:
– А вы знаете, что вы гений, господин Авдей?
Я притворился, что не знаю.
– Я сделаю вам ангажемент, – сообщил мне Савелий Давидович, приглашая в лимузин.
Что же, пожалуем в машину, как пели ребята из «Пинк Флойд».
С этого дня у моих богов не было недостатка в поклонниках.
Эпилог
Право на ненависть
Кто убил, хотя бы зря, – не забудет!
Где я только не играл! Элитные клубы мне быстро надоели, гламурная публика вызывала отвращение своей фальшью и бесстыдством, а стадионы – безликостью и массовым психозом. Я был нужен своим поклонникам для того, чтобы хоть иногда становиться самими собой, а когда некоторые из людей становятся самими собой, это зрелище не из приятных. Чем дальше, тем глубже меня засасывала публичная жизнь, внутрь, до самого дна, которое здесь почему-то здесь считалось вершиной духовности. Людям необходимо было раскрепоститься, я помогал им делать это, они платили бешеные деньги за то, чтобы почувствовать себя скотами или тиранами, но при этом незаметно для себя становились рабами чужих божков.
Однажды я играл на одном столичном сборище. Сначала мне показалось, что это были какие-то гламурные сатанисты, во всяком случае, над покрытым алым бархатом подиумом висел перевернутый крест, а рампа освещалась черными свечками. Зрелище было совершенно китчевое, меня даже слегка подташнивало, а когда перед моим выступлением на подиум вытащили полубесчувственную девушку и принялись привязывать к некоему подобию алтаря, я и вовсе отвернулся. Голливудская дешевка, да еще малобюджетная к тому же.
Однако когда я заиграл, то понял, что некоторые боги внутри меня придерживаются другого мнения, что это представление им по-настоящему нравится и они намерены поучаствовать в нем в качестве режиссеров.
Некто в черном дурацком балахоне поднялся на подиум, вытащил из складок своего одеяния блестящий стилет и торжественно занес над глупо хихикающей девицей, сразу же раздвинувшей ноги. Он что-то там говорил, а я в это время пытался усмирить разбушевавшихся во мне кровожадных богов, но мне это не очень удавалось.
– …Тебе наша жертва, жуткозвучный посланец ада! – с пафосом провозгласил черный и опустил нож.
Девушка дико закричала, потом захрипела, а участники сборища, отталкивая друг друга, полезли на подиум. Они макали пальцы в кровь и мазали ею губы и лбы, срывали с себя одежду и ногтями рисовали на телах кровавые пиктограммы. Некоторые опустились на четвереньки и словно собаки принялись слизывать с пола темную жидкость.
– Авдей, Авдей! – ревела публика. – Слава Жуткозвучному!
Меня затошнило, но некто во мне ликовал. Ему была угодна жертва!
Мертвое тело вспыхнуло синеватым пламенем, потом рассыпалось пеплом, обезумевшие люди подбрасывали пепел в воздух, посыпали им головы, валялись в нем, словно собаки, в падали. Наверное, если бы у кого-нибудь из них был при себе счетчик Гейгера, то к человеческим воплям добавился бы еще отчаянный треск газовых разрядов.
И тогда я, стряхнув с сознания хмельного от крови и человеческого безумия бога, поднял упокоенное железо. Все равно они были обречены.
После этого случая я уехал к себе в провинцию. Денег у меня было достаточно, но зараза во мне требовала новых и новых жертв. Самое скверное, что меня притягивали человеческие мерзости, я был уже почти готов к тому, чтобы на земле воцарился культ меня, я даже хотел этого. Незаметно для меня желания пришлых богов стали моими желаниями, я видел людей такими, какими не видел их раньше, я презирал их и в то же время нуждался в служении себе.
В конце концов я возненавидел окружающую меня мерзость, да и себя самого тоже.
Но человеческое во мне еще оставалось. И принятые мной боги не все были жестокими. Боги – ведь они как дети, они вообще не различают добра или зла, и слово «совесть» им неведомо. Разумом я понимал, что не весь мир настолько отвратителен, но боги и разум – понятия несовместимые. Я мог очистить мир от
