и то и другое было правдой. Я часто беседовал с турком по поводу моей веры в Бога. И он мне говорил, что все — и евреи, и мусульмане, и христиане — под одним Богом ходят. И поэтому люди должны любить только одного Бога, а главное — любить друг друга.
Я задумывался, как же эти идеи претворить в жизнь, ведь нам действительно многое предстоит сделать; если, конечно, человечество сумеет выжить и справиться со всем этим террором и кошмаром на улицах Кипра, с арабами и израильтянами, режущими друг другу глотки…
Уже тогда, на Кипре, в конце 50-х годов, я мечтал, что буду пытаться работать на мир, на любовь, хотя тогда это казалось невозможным. Ведь каждая из враждующих сторон возносила своего собственного Бога превыше всех, а Бог-то был один для всех. Все жили и боролись и погибали ради своей веры, каждая из которых, как ни странно, призывала к любви и прощению. Казалось, что мы все заблудились в темных пещерах и, увы, у нас нет такой собаки, как Джокер, чтобы вывести нас на свет Божий.
Однажды прекрасным зимним утром я сидел в классе, когда вдруг брат Бернард вошел в комнату и сказал учителю, что ему нужно поговорить со мной. Раньше такого никогда не было. Он вывел меня в коридор и сказал, что за мной пришли в школу, чтобы забрать домой. На мой вопрос почему, он ответил, что что-то случилось с моим отчимом. Я очень разволновался и стал спрашивать: «Как моя мама? Что с ней?» Брат Бернард успокоил меня и вывел в коридор, где я встретил мамину подругу. Она сказала, что отчим серьезно болен — у него повторился сердечный приступ. Каким-то образом я сразу понял, что он умрет.
Когда машина тронулась и поехала с горы в сторону Никосии, я заплакал, потому что очень переживал из-за отчима. Не могу сказать, что я был как-то особенно привязан к нему. Скорее, я больше думал о маме, о том, что с ней будет, если он умрет. Мысли мои разбегались. С одной стороны, я ненавидел жизнь в школе, с другой — мне совсем не хотелось навсегда покидать эту школу. Я совершенно не представлял, что ждет меня дальше.
В отеле я нашел свою маму, сидящую у изголовья отчима. Его глаза были закрыты, и казалось, что он спит. В ту ночь он умер. На похоронах мама плакала, я знал, что она переживает и думает, как нам теперь жить без Ладисласа. Мы остались совершенно одни — моя мать и я. И теперь мне многое предстояло взять на себя, чтобы помочь ей вести непростое гостиничное хозяйство. Именно этот день и стал моим настоящим бар мицва, потому что я вдруг осознал себя настоящим мужчиной. Теперь я ходил в школу только на занятия, и это мне очень нравилось. Отель перешел к моей маме, и мы решили не закрывать его. Но поскольку отчим не был владельцем земельного участка, нам нужно было продолжать платить за его аренду и каким-то образом сводить концы с концами. Правда, у Ладисласа был еще музыкальный магазин, где ему принадлежала половина акций. И их пришлось продать, чтобы встать на ноги и наладить нормальную работу отеля. Война только усложняла ситуацию. Многие кабаре закрывались, и артисты охотно у нас останавливались. Все любили мою маму, обожали венгерские блюда, которые она готовила. Как правило, те, кто хоть раз останавливался в нашем отеле, обязательно приезжали обратно и просили разрешения снова остановиться у нас. Но времена были очень сложные, и, конечно, нам было тяжело выкручиваться из бесконечных проблем.
В школе после похорон все были очень внимательны ко мне, старались утешить и подбодрить. Даже отец Массамимо пригласил меня к себе в кабинет, что он очень редко делал. Это был высокий сильный мужчина в очках, с неизменной маленькой шапочкой на голове. Он сказал, что очень расстроился, узнав о смерти моего отчима, и хочет вручить мне на память о нем маленький подарок.
Он снял со своей шеи маленькую цепочку, на которой висел крестик и рядом с ним мезузах — традиционный еврейский символ. Я и не знал, что он его носит. Он торжественно сказал: «Я хочу, чтобы ты это взял себе». Он снял его с цепочки и положил мне на руку. Потом закрыл мою ладонь. И, расставаясь, добавил, что очень верит в мою религию. Он никогда до этого не говорил мне о своих чувствах. Я был растроган и потрясен этим неожиданным жестом.
Когда были проданы акции отчима, мама решила, что теперь мы могли бы снимать новое помещение под гостиницу, хотя бы немного больше предыдущего. Я чувствовал ответственность, которую мне предстояло теперь взять на себя. На своем велосипеде я объездил всю Никосию в поисках подходящего здания. Думаю, что выглядело это довольно смешно — пятнадцатилетний мальчишка расхаживает по городу и расспрашивает домовладельцев, сколько будет стоить аренда того или иного дома. Но я считал, что обязан найти самое лучшее место для моей матери. И вот наконец наткнулся на хорошую современную виллу, в которой было одиннадцать комнат. Стояла она на очень тихой улице, и когда-то в ней размещался клуб. Место было очень красивое, и я, вернувшись домой, сказал об этом маме. Она съездила туда вместе со мной и, внимательно все осмотрев, решила, что место самое подходящее. Арендная плата была очень велика, но тем не менее мы переехали. Мои новые обязанности быстро заставили меня повзрослеть. Мне приходилось договариваться по поводу фургонов, шоферов, самому забирать мебель из старого дома и перевозить в новый. Кроме того, я занимался планировкой комнат, размещением — словом, всем, вплоть до раздачи чаевых рабочим, которые помогали нам переезжать.
После того как мы наконец-таки переехали, я продолжил учебу в школе. Я ездил туда на велосипеде каждый день, поднимаясь в гору из Никосии. Подниматься вверх было очень тяжело, настолько, что когда я добирался до места, то был еле жив от усталости. Но зато на обратной дороге я мог даже не прикасаться к педалям, снова и снова испытывая прекрасное чувство свободы. А в общем-то это был какой-то странный период в моей жизни: я вроде бы уже не мальчик, но еще и не мужчина.
Я никогда не мог пожаловаться на свою фантазию. Вечно у меня были какие-то сногсшибательные планы и мечты о будущем. Я не боялся обсуждать их с миссис Агротис, которая всегда очень внимательно меня слушала. Я посвящал ее в свои самые сокровенные мысли и доверял свои тайны. Так, например, я говорил ей, что верю в существование жизни вне нашей планеты и внутреннее чувство подсказывает мне, что все это не миф, не научная фантастика. Она слушала зачарованно, а потом часто просила меня пересказывать все эти истории в младших классах, которые она вела. Я говорил им, что я — ракета, которая путешествует на огромных скоростях между мирами, останавливаясь время от времени в каких-то фантастических странах и удивительных местах.
Миссис Агротис очень интересовалась телепатией, при помощи которой мне удавалось выполнять экзаменационные задания. Ей хотелось знать, как я читаю чужие мысли. Иногда она просила нас написать сочинение. Джозеф Чарльз сидел примерно в пяти рядах за мной. Я никогда не сходил со своего стула, а он — со своего. И тем не менее несколько раз мое сочинение было почти слово в слово таким же, как у него. Она допытывалась: «Джозеф, признайся, ты списал сочинение у Ури?» И он, естественно, говорил, что нет. Она долго сравнивала наши работы и говорила: «Боже мой, они же совершенно одинаковые». Она недоумевала: «Как же тебе удается все это?» Единственное, что я ей мог сказать на это: «Я, к сожалению, и сам не знаю».
И действительно не знал. Но зато знал, о чем иногда другие люди думают. Правда, от этого жизнь не становилась проще. Учителя считали, что я жульничал, и мне, разумеется, это было не очень приятно. Даже, я бы сказал, немного давило на психику.
Глава 10. Любовь
Может быть, эти странные силы и тот дискомфорт, который я ощущал, когда люди мне не верили, заставляли меня отдаляться временами от всех, стараться побыть наедине с собой, искать приключения там, где меня еще никто не знал, и таким образом познавать окружающий мир.
Один из друзей моих родителей — венгерский пианист купил автомобиль «МЖ» и захотел испытать его, прокатиться по горным дорогам. Он взял меня с собой. И когда мы остановились немного отдохнуть в дороге, я решил пройтись пешком по окрестным горам. Спустя несколько минут я был остановлен резким окриком и увидел, что мне в лоб направлено дуло винтовки. Оказалось, я нечаянно забрел в секретный лагерь группы партизан ЕОКА под предводительством некоего Гриваса. На Кипре ходила масса самых неправдоподобных легенд об этом человеке. А за его голову было обещано крупное вознаграждение. Британцы тщетно пытались разыскать его убежище.
Меня вначале допросил охранник, а потом отвели к самому Гривасу. Он обратил внимание на то, что я говорю на афинском диалекте совсем не так, как говорят киприоты, и спросил меня, кто я и откуда тут
