ощутили себя цельным, сплоченным народом, которому нет надобности втолковывать смысл словечка «патриотизм»? – с достоинством ответствовал я вопросом на вопрос.
– Патриотизм, молодой человек, – это не словечко, как вы изволили только что выразиться, а естественное, глубокое чувство преданности и любви к своей Родине, своему народу!
– Ну а если оно естественное, тогда, спрашивается, какого рожна его надо насаждать в массы? Тогда получается так, что народ – отдельно, а Родина – отдельно. Не может же, в самом деле, народ любить самого себя и быть преданным самому себе! А Родина без народа – это и вовсе нонсенс. И потому естественность патриотического чувства выглядит столь же неестественно, как если бы я получал удовольствие от жизни, уставившись на себя в зеркало, в то время как вы – давно бы уже пили. Да и вообще, коль вы так бескомпромиссно ставите вопрос, так по мне уж лучше любое затрапезное государство, которое неукоснительно чтит права и свободы своих граждан, чем державно-гоношистый монстр, претендующий на эфемерное величие за счет собственного народа.
– Ну, эти бредни мы уже слыхали, – пренебрежительно махнув рукой, отверг мои доводы отставник. – Боюсь, не всякий психиатр возьмется за ваше лечение. Да знаете ли вы, молодой человек, что с вашей мягкотелостью нас давно бы уже талибы сожрали!
Последнее замечание я расценил так, что решительный отпор натовскому продвижению на восток – мне зачли. Теперь пришел черед с талибами разобраться.
– А нечего было приваживать к дому разных там иноземцев, чтобы потом всякие сомнительные личности к ним в гости захаживали. Сначала в угоду собственной геополитической значимости мы создаем себе трудности, покоряя и колонизируя провинции, и лишь затем начинаем их натужно расхлебывать.
– Да что вы смыслите в геополитике! Да если хотите знать – мы для них благое дело делали: несли им разумное, доброе, вечное, приобщали к цивилизованному образу жизни. Мы как миссионеры...
– Последнюю рубаху готовы были снять с себя, дабы показать, что можно наслаждаться жизнью, не прибегая к крайностям – грабежам торговых караванов и работорговле, – завершил я начатую отставником фразу. – Ну а в чем особенно мы преуспели, так это в их просвещении!
– А ведь не любите вы Родину-мать! Ох не лю-би-те, – врастяжку произнес отставник.
– Да, я – не фанат! – печально признался я. – Скажу вам больше. Я и к «Спартаку» равнодушен, когда в нем вместо таких ярких личностей, как Папаев, Гаврилов, Федя Черенков, собрана безликая тусовка, называющая себя славным именем Спартак.
В эту секунду в подъезд вступило тело Юрца – соседа с девятого этажа – буйствующего фана «Спартака» и миляги-парня в приподнятом расположении духа и безутешного горемыки-ипохондрика по трезвянке, на которого без слез сожаления невозможно было смотреть в этом первородном состоянии, о чем, впрочем, судить способны были не все, так как эта редко наблюдаемая ипостась его увлекающейся натуры была известна лишь избранным – особо приближенным знакомым, ближайшим родственникам, а также работникам районного медвытрезвителя.
Подхватив последние мои слова, он зашелся в неистовом патриотическом раже:
– На свете нет пока – команды лучше «Спартака»! – Выбрасывая на манер нацистского приветствия правую руку, придерживая свое непослушное тело о стену левой рукой и стараясь при этом казаться натянутой тетивой лука, он не оставлял почтенному собранию никакого выбора на тот случай, если бы заседателям, сверх основного вопроса – об установке домофона, пришлось бы решать еще и дополнительный – в каком душевном расположении находится Юрец сегодня. – «Спартак» – чемпион! «Спартак» – чемпион! «Спартак» – чемпион! – горланил он на весь подъезд.
После третьего раза Юрец немного притомился. Обведя задумчивым взором толпу собравшихся и решив, что он, по-видимому, так и не покидал еще пределов стадиона, Юрец вновь принял боевую стойку спартаковского фана, но тут неожиданно столкнулся с холодным, презрительным взглядом отставника; когда же он заметил и мою поощрительную улыбку, в нем что-то прошурупило, законтачило, похоже, Юрец наконец врубился в открывшуюся его глазам диспозицию, и тогда, обращаясь непосредственно ко мне, тоном поднявшегося с колен предводителя гладиаторов, которому бесконечно претит рабско-униженная покорность его сотоварищей, как попка повторяющих: «Ave, Caesar, morituri te salutant», – он бросил к моим ногам уже новый воинственный клич:
– Бей «Динаму»! Мишаня! Да дай ты в рог этому старому придурку! А хочешь – я сам ему вмажу? Мы этой своре пачкунов с ментовскими ухватками враз рога пообломаем. «Спартак» – чемпион! «Спартак» – чемпион! «Спартак» – чемпион!
– Мужчины! – взмолилась активистка собрания. – Да уймите же вы его наконец!
Мужчины, за исключением отставника, продолжали благодушно улыбаться. Женщины пугливо переглядывались между собой. Только баба Катя, знавшая Юрца еще с пеленок, сердобольно пропела:
– Юрочка, миленький, иди себе с Богом, детка, домой. Расступитесь, люди, видите – вон оно как бывает. Это ж надо – как человека скрутило! Совсем болезный!
Под осуждающими взглядами женщин Юрец осилил первую ступеньку.
– Да помогите же ему, мужчины! – вновь заголосила активистка. – Проводите его к лифту.
– Бесполезно, – с насмешливой миной спустил пешком на землю витавшую в сказочных грезах активистку мой сосед с шестого этажа – Серега. – Лифт уже третий день не работает. Теперь он разве что к ночи доберется до хаты.
Будто из самого чрева активистки раздались приглушенные причитания:
– Боже святый, мамочка родная! За что мне это? В чем я провинилась?
Спасительницей положения вновь выступила баба Катя:
– Скоро Нинка его должна с работы вернуться. Вот тогда и заберет.
Однако Серега был неумолим. С надменным видом он отбивал атаки бабы Кати, как я сам всего лишь несколько минут назад чуть ли не врукопашную сражался с натовскими оккупантами и исламскими фундаменталистами.
– Ну конечно, – сказал он с сардонической непреклонностью, – вот вдвоем они как раз и составят спитый дуэт из парного катания. А-ля Белоусова с Протопоповым. Тогда и поддержка, и синхронное вращение, и дорожка шагов – всё будет как у взрослых! Держу пари, что Нинель не уронит честь семьи, не ударит в грязь лицом и будет достойна своего избранника.
Активистка держалась из последних сил, мечтая упасть в обморок как о несбыточном счастье, сулившем ей избавление от дальнейших мук, но позорно грохнуться наземь мешало плотное кольцо обступавших ее сочувствующих женщин.
Принимая во внимание нашу общую симпатию к «Спартаку», налагавшую на меня определенную ответственность за поведение Юрца, я решил, что пришла пора самому уже урезонить распоясавшегося буяна.
– А ведь ты не прав, Юрец, – сказал я медленно и строго. Активистка собрания заметно приободрилась, и взглядом, полным бесконечной надежды, она молила меня о помощи. «Ладно, будет тебе помощь». – Не «Динамо» это вовсе, а «ЦСКА»!
Юрец, занесший было ногу на вторую ступеньку, так и замер в позе цапли, пораженный открывшейся ему сермяжной правдой. Чтобы ему было легче выразить отношение к указанной мною промашке, он преодолел-таки вторую ступеньку, после чего, уперевшись широко разведенными руками о стену и прислонившись к ней спиной, заметил обескураженно:
– Ну, бывает, блин, погорячился.
Потом он вонзил в презренного отставника свой гордый спартаковский взгляд, такой же острый, как отточенный клинок гладиаторского кинжала, стоя на месте дернулся всем телом навстречу толпе, словно она загораживала ему путь к долгожданной свободе, набрал полные легкие воздуха и огласил подъезд и прилегающую к нему дворовую территорию остервенелым, душераздирающим визгом-блеянием:
– Бе-е-е-ей конюшню!! – и уже гораздо доброжелательнее после добавил: – Мишаня! Да дай ты в рог этому старому придурку! А хочешь – я сам ему вмажу? Мы эту тыловую банду засранцев враз в бараний рог скрутим. «Спартак» – чемпион! «Спартак» – чемпион! «Спартак» – чемпион!
Ведущая собрание едва сдерживала приступ подступающей истерики. Мужчины тихо хохотали. Женщины нервно суетились подле норовившей малодушно осесть мешком активистки. Отставник машинально лапал себя по мягкому месту, словно стараясь нащупать кобуру, чтобы привычным движением выхватить из нее табельное оружие. Баба Катя методично осеняла себя крестом в надежде, что вот-вот
