белая фрачная сорочка... И что себе думает Мирыч в отношении моего гардероба? Ну совершенно надеть нечего! Хоть вообще на ужин не ходи! Меня охватило отчаяние.
Первой конструктивной мыслью было отправиться в ресторан в том виде, в каком я уже находился, то есть в плавках и шлепанцах на босу ногу. Ведь, собственно, именно в таком виде я и собирался преодолевать обуявшее меня уныние в баре «Лидо». Впрочем, по меньшей мере три фактора удерживали меня от принятия подобного решения. С одной стороны, его очевидная простота, сулившая мне непременную встречу с аналогичным образом разодетыми корсарами; с другой стороны, в ту минуту, когда я принял первоначальное решение, то есть тогда, когда я, подобно сахарному арбузу, привлекавшему своей сладостью назойливых ос, был окутан роем печальных мыслей, мне было не до того, чтобы раздумывать – в каком виде я появлюсь в баре «Лидо»; ну и наконец, тогда всеобщее веселье казалось мне бесплодной фантазией, в то время как сейчас – совсем другое дело.
Мой взгляд упал на постель, где были раскиданы Мирычины шмотки. «А почему бы и нет? – подумал я. – Броско, оригинально, в лучших буффонадных традициях мужского праздничного костюма для театральных капустников. С этой минуты можете называть меня Дафной».
Так, для начала немного макияжа – тушь, тонированный крем, румяна, помада. Уже неплохо. Далее. Верх... – без верха, середина и низ – пестренький сарафанчик. Чтобы предупредить кривотолки, будто бы данный наряд выдержан в чересчур уж скупом убранстве фасонов и красок летнего крестьянского облачения женщины, собирающейся на жнивье, и бесповоротно пресечь клеветнические измышления по поводу того, что русской женщине и надеть-то нечего в разгар страды или в период работы на гумне, – я натянул поверх сарафана – пусть теперь кто попробует усомниться! – французский лифчик. Но особо ценной находкой в моем одеянии служила скромная зеленая косыночка, перетянутая концами на затылке, с которой я связывал основные надежды, рассчитывая на то, что она придаст мне завершенный образ юной девушки, зеленеющей на краю несжатого поля подобно одинокой березке в степи.
Для большей убедительности созданного образа, так сказать в качестве последнего штриха, я нанесла под глаз темную мушку, мол, знай наших, я девушка непростая, и поди меня еще разгадай. Оставшись довольна собой, я взяла сигареты и зажигалку, и только тут обнаружила, что мне их некуда положить, – в моем крестьянском сарафане, предназначенном для жатвы и молотьбы, итальянский дизайнер не предусмотрел карманы. Тогда я засунула их в понапрасну пустующий лифчик, что плотно облегал мое грубое девичье тело, – по каждому предмету в отдельную чашечку. «Ну вот, – сказала я себе, – теперь и в ресторан не стыдно заявиться».
Ожидаемый с моим появлением в ресторане фурор я не произвела. Таких, как я, было полным-полно. «Да, пожалуй, заявиться не то что в плавках, даже без оных, – мало кого бы удивило». И вообще, кого здесь только не было! Естественно, доминировали пираты: в тельняшках, с платками на голове, с чернильными татуировками на руках, на правой – «Мой папа – капитан Флинт!», на левой – «Моя мама – добыча!» Рядом со мной на непонятно каким образом добытых костылях, с прижатой к бедру и перетянутой ремнем голенью, с надписью на свисавшей к груди картонке – «Подайте доллар бедному Сильверу», а на спине – «Сам пошел!» – хромал к своему штатному столику обездоленный пират, умудрившийся к тому же прихватить под мышку не бутафорский, а настоящий топор, похоже, внаглую спертый с пожарного палубного щита. Были и другие карнавальные маски: арабские шейхи с натянутыми на голову неизменными куфиями и четками в руках, туземцы в набедренных повязках с гирляндами ожерелий на шее, сказочные феи в полупрозрачных туниках с вплетенными в волосы разноцветными лентами, тевтонские рыцари, персонажи древнегреческого эпоса, ковбои в широкополых шляпах...
За нашим столом все уже были в сборе. Мирыч, благодаря умелым стараниям Николь, приняла облик одалиски, даря всем без исключения обворожительно загадочную улыбку, по определению призванную ласкать глаз и будоражить кровь только своему господину. Наташа, и без того внешне похожая на цыганку, выглядела еще более цыганистой, надев длинную цветастую юбку, три браслета на одну руку и заплетя в охапку смоляных волос алую розу. Скромная Марина, дерзко выказывая потаенные мечты, предстала в роли махровой банд ерши; она накинула на голые плечи весьма откровенный балахон, живо напоминавший пикантный пеньюар хозяйки матросского борделя в каких-нибудь темных клоаках Марселя. Инга, взбудораженная праздником и уже разлитым по бокалам вином, командовала парадом. Среди нас, девушек, она была самой крутой, настоящей оторвой, сорвиголовой. Будто только что отхватив солидный куш после очередного морского разбоя, она восседала за столом хозяйкой дармового угощения – в матросской тельняшке, с разрисованными на щеках изображениями ничем не пронзенного сердца, с торчавшим хвостиком волос на макушке и стянутой вокруг лба косынке, ниспадавшей на левое плечо. Вася... Ну что Вася? Вася, как всегда, был одет в серую рубашку с коротким рукавом, джинсы и кроссовки. Вне всякого сомнения его карнавальный наряд смело можно было отнести к числу наиболее неожиданных и эпатажных моделей в сегодняшней коллекции пиратских костюмов. В своем маскарадном платье он ярким пятном выделялся на бледном фоне участников костюмированного ужина, будучи столь же приметной фигурой, как украшенный цветком в петлице свадебного пиджака жених, что разыскивает на нудистском пляже из-под венца сбежавшую и затерявшуюся среди обнаженных тел невесту.
– У меня тост, – пиратским наскоком окончательно беря бразды правления в собственные руки, прокричала Инга.
Вася с подчеркнутой медлительностью и снисходительной улыбкой на лице наполнил ей бокал. Убедившись, что у всех налито, Инга нараспев сформулировала пожелания собравшимся цитатой из Роберта Стивенсона:
Соседний стол с моими приятелями тюменцами, разодетыми как на подбор – в посконную одежду представительниц прекрасного пола из Всесоюзного ансамбля «Березка», зычно подхватил произнесенный тост:
Послав друг другу наши девичьи приветы, все опорожнили бокалы. Кроме Васи, который ограничился лишь несколькими маленькими глотками. Брошенный им всему обществу вызов не остался незамеченным.
По простоте душевной всем и вся сочувствующая Марина, пребывавшая к тому же в ранге управительницы увеселительным заведением, в обязанности которой входили заботы по поддержанию хорошего настроения клиентов, с беспокойством обратилась к Васе:
– Васенька, скажи, что тебя так гложет?
Вася, самонадеянно посчитав, что смолчать – всё равно что проявить позорное малодушие, с обреченностью приговоренного к смерти арестанта вяло ответил:
– Уж не знаю, за какие такие заслуги вы расточаете столько похвалы пиратствующей нечисти. Можно подумать, что они какие-нибудь доблестные рыцари, а не свора разбойничьей шантрапы!
Постановка вопроса в такой плоскости оказалась для всех непредвиденной. Хотя, быть может, Инга была готова к подобному повороту разговора. С запальчивостью завзятой спорщицы она принялась отстаивать честь пиратского мундира:
– Кто же спорит, что джентльменами удачи они названы по недоразумению! Однако мы чествуем их совсем по иной причине. Они милы нам потому, что в них мы видим самих себя, отчасти свои собственные душевные порывы.
– Это какие же? – без всякого интереса спросил Вася.
– Удаль, бесшабашность, жажду вольницы, риска, готовность помериться силами с судьбой, всё поставить на карту...
– Вот именно, давно пора от всего этого отказаться, а мы всё продолжаем возносить себя до небес, приходя в умиление от собственных слабостей, – пробубнил Вася.
– Да как же мы можем отказаться, если эти слабости, как ты говоришь, исстари составляют нашу суть. Да если ты хочешь знать, в этих слабостях заключена наша сила. Отними их у нас, как мы враз превратимся в клерков.
– А чем тебе не нравятся клерки?
– Вася, да ведь это же ужасно скучно!
