трубадур. Взъяренный непочтительными выражениями, сыплющимися по адресу его богини, он мощной рыцарской ногой поддал под зад первому рыцарю. Пока тот барахтался внизу, новый заказчик вырвал у него лист пергамента, впился в текст, забормотал: «О, Лаврампия, дева…», перевернул листок, прочел:
«Для Свеклольда» и снова пнул приподнявшегося было магридиофила:
— Некультурная скотина! Как смел ты прочесть начертанный моей возвышенной рукой мадригал?
Назови свое жалкое имя, пусть небеса услышат его в последний раз!
— Да будет тебе ведомо, ношу я вовсе не жалкое, а славное и достойное имя Брюквольд, а твое неизвестное имя так никто и не узнает!
— Это еще почему?
— Я сражусь с тобой и свалю насмерть три раза, прежде чем ты один раз успеешь его произнести!
— Не хвались! Я — Свеклольд, Свеклольд, Свеклольд! Что, слабо меня свалить? Крыса палестинская!
— Черт! — шепнула Адель Троллю, они забились в уголок и наблюдали, как грозные рыцари, звеня кольчугами и бряцая зубами от ярости, ходят по кругу, лая друг на друга. — Как я могла ошибиться? Ведь помнила же — корнеплод. А их вон два таких овоща. Теперь поубивают один другого, а нам отвечать…
Брюквольд подхватил отремонтированный Троллем щит, вынул из ножен меч, затянул: «За Магридию-у-у!» и звезданул Свеклольда по шлему. Свеклольд вконец обиделся: «Нет, за Лаврампию-уу!» и тоже треснул Брюквольда. И пошла потеха! Неуклюжие в условиях мастерской рыцари падали, сшибали задницами и лбами утварь и инструменты, тюкали друг друга мечами, азартно пинались и ругались. Нанести сколь-нибудь серьезное увечье было невозможно — места для богатырского замаха фактически не имелось, но с кузней вояки разобрались основательно. «Тролль! — зашипела А. — Сделай же что-нибудь! Если их не остановить, они все разнесут!» «Чтобы мне железякой по шее стукнули? Я уж лучше тут посижу. Ставлю на Брюквольда, а ты?» «Иди к черту!» А выскочила из укрытия, подхватила бадью с помоями, прыгнула к понравившемуся Пьеру Брюквольду и, крякнув, надела бочонок поверх шлема. «Эй, А, так нечестно!» — подал голос Тролль. Ослепленный Брюквольд бестолково тыкался, водил мечом, бубнил чего-то. По его прекрасным красным штанам шаловливо стекали на туфли юркие струйки помоев. Свеклольд торжествующе хохотал, наслаждаясь столь неожиданным и полным упаданием чести противника. Потом получил клещами по шлему и упал: Тролль вступился за возлюбленного Брюквольда; который, впрочем, тоже времени не терял, за что-то запнулся и рухнул. Очень удачно, надо заметить, рухнул, бадьей угодил на наковальню, доски рассыпались, но поздно: рыцарь уже не хотел биться. Он сказал: «Гы» и потерял сознание. Как и его коллега.
Пьер положил клещи, освободил Свеклольда от шлема. Вмятина на последнем была хорошенькая, но шлем выдержал. «Кто такие делает?» — заинтересовался кузнец, царапая ногтем металл.
— Тьфу на тебя, — грустно сказала Адель. — Чепуха одна в голове. Дом порушен, украшен двумя трупами, а тебе железяка понравилась.
— Живые они, не переживай. Дышат. Давай-ка их свяжем от греха, не то очнутся — будет нам опять морока.
Тролль и А сложили упакованных вояк лицом друг к другу и уселись решать их судьбу. Убивать агнцев не хотелось, отпускать было опасно.
— Смотри-смотри! — Пьер развернул подружку к виновникам дебатов. — Кажется, и делать-то ничего не придется.
Рыцари пришли в себя. Они составили диалог:
— Гу? — рыжий Брюквольд вопросительно тыкал пальцем в глаз Свеклольда.
— Агу! — радостно отзывался толстый Свеклольд, колупая в носу Брюквольда пальцем в рыцарской перчатке.
— Знаешь, А, — Тролль улыбался, — по-моему, у них ретроградная амнезия.
— Что?
— Память от удара отшибло. Мы их оденем, почистим, закинем на лошадей и отпустим на четыре стороны.
— На четыре не надо. — Адель подошла к паренькам и нежно похлопала их по жирным ляжкам. — Вот что, шалунишки. Вы — братики. Брюквольд, узнаешь брата Свеклольда? А ты, Свеклольд, узнаешь брата Брюквольда?
— Гу? — удивились они.
— Агу! То есть, ага! Вы едете к бабушке Милетине в Жакре. Запомнили?
— Агу!
— Повторите.
— К бабушке Милетине в Жакре, — послушно проскандировали новообретенные братья.
— Везете ей пирожки от вашей матушки. Повторите!
— Пирожки!
— Мы с дядюшкой Пьером посадим вас на коников, и вы весело зацокаете отсюда. Цок-цок. Ясно?
— Весело? — не уловили братики.
— С песенкой.
— Агу! — радостно согласились парнишки.
На том и порешили.
Песенка-то их и подвела. У городских ворот народу в это время суток не случилось. Двое сторожей от нечего делать плевали на дальность. Более пожилой и опытный выигрывал: передние зубы у него сгнили под корень, и слюна вылетала в дырку как стрела из арбалета. В переулке показались Брюквольд и Свеклольд. Переулок был так себе шириной, метра полтора, но бравые рыцари исхитрились ехать рядышком. Они чинно держались за руки и хрипло голосили «Матушку-гусыню». «Отойди, придурок!
Затопчут!» — старший сторож отбежал в сторону и отчаянно махал новичку. Но в том со скуки взыграла служебная рьяность. Юнец ухватился за конец алебарды и браво перегородил дорогу укротителям драконов. «Ох-ох, убьют мальца», — тихонько подвывал беззубый из безопасного места («малец» приходился ему племянником). Рыцари же послушно остановились. «Чьих будете? Куда путь держите?» — строго поинтересовался пацан-привратник. «Братики мы, Брюня и Свеля. Едем к бабушке Милетине в Жакре», — хором и чинно ответили вояки. «Проезжайте», — снисходительно позволил тот, ошалев от собственной наглости, и повел плечом в сторону ворот. «Стой, ребята! — неожиданно взревел опытный сторож, подбежал, шепнул юнцу, — Я их задержу, а ты беги к герцогу, зови народ — в городе колдовство.
Рыцари так себя не ведут, опоили их, порчу навели». Молодой привратник сиганул вверх по улице к замку.
Когда прибыли арбалетчики герцога и призванный на помощь священник-дьяволоборец, рыцари, спустившись с коней, плясали и на два голоса исполняли «на бис» «Матушку-гусыню». Над будкой привратника клубилась летняя жизнерадостная пыль, поднятая часто топавшими туфлями трубадуров. Но выше ее подымался и плыл над городом мелодичный серебряный звон, издаваемый кольчугами. Те, кто ковали их, знали свое дело, хоть и не предполагали возможности столь странного применения ратного доспеха.
Священник, потрясая крестом и крича что-то очистительное, ринулся к братьям. Арбалетчики еле поспевали за ним. Рыцари, в отличие от священника, держались благопристойно, аки собаки не лаяли, на крест не кидались, дали себя обыскать и вообще выказывали крайнее расположение ко всему шевелящемуся. Служитель церкви чесал бородавчатый нос и пребывал в задумчивости: с одной стороны, братья были явно безопасны, — может, вывели, наконец, породу смирных трубадуров? С другой стороны, чтобы высокочтимые рыцари стали голосить простонародную песню вместо мадригалов — это уж слишком. «Нет, дело нечисто. Они заколдованы. Зуб дам», — постановил священник. Ему протянули свиток пергамента, изъятого из крепко сжатого кулака Свеклольда. «Дьявольские письмена? — заинтересовался носитель рясы и прочел, — „О, Лаврампия, дева…“ Писать умеете?» — обратился он к рыцарям. «Нет! Только читать» «Вот и я — только читать. В нашем городе читают пять человек, а пишут лишь два, герцог и кузнец. Герцог стихов не сочиняет. Кузнеца работа! — вычислил он и спросил у трубадуров, тыча листком им
