поднявшись над атмосферой, я не разгадаю тайны, но я просто буду стоять над этой бездной, я чуть-чуть загляну в нее… Одна эта мысль вызывала во мне священный трепет. Я не мог, никогда не мог рассказать об этом кому-то, передать эти чувства словами, и сейчас я передаю их вовсе не адекватно, и однако они играли очень большую роль в моей жизни.
Космос! Ведь это страшная дерзость — думать, что люди могут покорить Космос. Но даже сейчас я не думаю, что это богохульная дерзость, вроде Вавилонской башни. Человеку свойственно стремиться вперед и вверх, и если он прекращает это движение — он теряет свое звание человека. Мы должны идти дальше, должны исследовать, конечно, нам никогда не покорить мир, но он дан нам для познания… хотя бы постоять рядом с этой тайной, посмотреть. У меня вовсе не научный склад ума, в профессии мной движет элементарная радость мальчишки, который на своем велосипеде научился перелетать через кочки или ездить без рук — вот так же и мне доставляет неизъяснимую радость заставить машину сделать какой- нибудь трюк, выжать из нее все возможности, красиво зайти на посадку или заложить вираж. Но в то же время увидеть истинное, черное лицо Мироздания, чуть-чуть прикоснуться к нему… мне очень этого хотелось.
Я выбрал профессию военного летчика, так как это было наиболее вероятным путем к астронавтике. Военный, лучше всего истребитель, или же испытатель — но испытателей готовят уже после колледжа, из людей со стажем. В Москве нет военных специальностей, я отправился учиться в Маннхайм.
Да, чуть не забыл… перед этим я познакомился с Динкой.
Моя первая любовь. Она не была ликеидой, жила в одном со мной дворе в Петербурге. Я ее видел мельком и девчонкой, но когда она подросла, стала на удивление симпатичной. Черненькая — полутатарка, невысокая, вся какая-то компактная, легкая, блестящие, как угли, глаза, копна темных волос сзади, над тонкой стройной шейкой. Бедовая была девчонка… работала она на ипподроме, лошадей любила — страсть. Но конечно, не ликеида, самая обычная девочка, телевизор смотрела, слушала попсу, ходила на дискотеки, даже эйф пробовала, правда, к счастью, не слишком увлеклась. Курила. По-моему, ни одной книги за всю жизнь не прочитала, даже тех, что по программе в школе полагались. Скучно ей было…
Но однако, как-то же мы с ней говорили. Не все же время занимались сексом. Нет, я хорошо помню, мне всегда было с ней интересно. Я ей рассказывал о книгах, которые читал — она сама не читала, но слушала меня с удовольствием. Мы бродили по городу, я брал ее в аэроклуб, катал в самолете. Да, о чем-то мы все время говорили, как-то общались и в общем, знаешь, это было совсем не плохо. Потом я уехал, она очень плакала, когда мы расставались. Сильно влюбилась. Мне тоже было не по себе, в Маннхайме даже пришлось прибегнуть к помощи психолога, чтобы научиться как-то жить без Динки. Она мне не писала и не звонила. На звонки у нее не было денег, а письма писать она просто не умела, ей трудно было выразить мысль письменно. Я звонил несколько раз, но потом это как-то заглохло. Наши отношения продолжались много лет, но в основном — только тогда, когда я возвращался в Питер. Я ведь каждый год ездил на каникулы, потом в отпуск. Это была нормальная любовь ликеида. Я действительно глубоко и серьезно любил Динку. Когда мы были вместе, я носил ее на руках, делал ей подарки, думал о ней ежечасно и ежеминутно, пару раз подрался из-за нее с хулиганами. Да и в разлуке я всегда думал о Динке. Я ей изменял. Не в колледже, там строго, но уже когда служил, в армии, в Хайфе, потом в Тегеране… девчонки прямо вешались на шею, этого было невозможно избежать. Да я и не чувствовал своей особой вины. Я холост, молод, ну что мне делать, завязаться узлом? Специально я не искал, но если ты ликеид, летчик, молодой, чуть-чуть красивее обезьяны — сильно искать и не нужно. Я привязывался к моим временным пассиям, но любил все равно Динку, в этом смысле я был ей верен.
Почему я не звонил ей, почему мы общались только в Питере… понимаешь, вот позвонишь: ну как у тебя дела? — нормально. А у тебя — тоже. И начинает плакать. Сдерживается, но глаза блестят, губы дрожат. А рассказывать-то не о чем. Жизнь течет монотонно. Конечно, у ликеида всегда масса духовных переживаний, мыслей, но о них вот так коротко, по телефону, когда девчонка даже тебя не слушает, а думает только, когда же ты наконец приедешь… это невозможно. А у Динки жизнь и вовсе однообразная, рассказать не о чем. Последние годы я вообще ей не звонил, так у нас повелось.
Я закончил колледж одним из лучших. Дал присягу, на Миссию отправился в Хайфу. Год служил там, потом началась война, самая крупная в нашем столетии, как ты знаешь.
Что такое война современная? Чего стоят одни только лазерные станции на орбите, плюс системы слежения… противник не может даже шахту ракетную построить. Даже сколько-нибудь крупный аэродром. Гражданские аэродромы на занятой территории — и те выжигаются полностью. По-хорошему, один-два удара с орбиты, выжечь несколько крупных поселений на занятой территории, ну пусть погибнет несколько сот тысяч человек… из которых половина все равно заражена националистическими идеями. И конец войне.
Но ликейская этика же не позволяет… мы не можем убивать без разбору. Даже бомбардировки населенных пунктов у нас запрещены. Надо искать партизанские гнезда, подпольные аэродромы — их «Кристаллы» с вертикальным взлетом можно спрятать под землей, в пещерах по десятку самолетов, там десяток, здесь дюжина… Эта тихая война идет постоянно. И в Хайфе мы воевали. Я там на «Аквиле» одно время летал, это разведчик, в Ливане искал объекты… Но тут исламисты накопили большое количество техники, умудрились как-то все же, рывком заняли большую территорию. Такое редко бывает… Сотни самолетов с той и с другой стороны, самая крупная война столетия — но и тут все относительно благородно, спокойно, схватки в основном в воздухе, между профессионалами, потом десантники быстро занимают очищенную территорию, и там уже ликеиды со всей присущей им гуманностью наводят порядок.
Мне было интересно, конечно, проверить себя в боевых условиях… симуляторы — это одно, а когда ты видишь реального противника… Хотя мы его и видим-то только на экранах, в виде мерцающей точки.
В общем, у меня получалось. Я сбил совершенно точно семь самолетов, из них пять «Кристаллов»… Не знаю, спасся ли кто-то из экипажей этих самолетов… но война есть война.
Мы мало сталкивались, собственно, с противником. Но, конечно, идеологическая подготовка велась… я тогда недоумевал, не мог понять психологию этих людей. На захваченной исламистами территории ввели суровые законы. Женщины у них должны были ходить в чадре и парандже — я сам видел эти мешкообразные, спотыкающиеся существа… ввели телесные наказания, причем публичные. Рассудку ликеида этого, конечно, не постичь. Смертная казнь, ну и так далее. Ты сама все это знаешь. Раза два я видел пленных исламских пилотов, мы их отправляли в Европу, в колонии на психологическую переориентацию. Они казались озлобленными, словно одержимыми. По мере захвата территории противника наша часть перебазировалась, мы встречались, хоть и немного с местным населением. Я пробовал заговорить с кем-то из них. Особенно с женщинами, но это было почти безнадежно — они боялись. Для них говорить с незнакомым мужчиной — это дикость. Но мне было интересно понять их. Однажды один старик на рынке — я покупал фрукты — оказался словоохотливым и неплохо говорил по-английски, он не был националистом, он занимал как бы промежуточную позицию. И вот когда я стал с негодованием говорить о положении женщин, запертых в домах и во всем зависящих от мужчин, он заметил: А вы спрашивали самих женщин? Какую жизнь они предпочитают? Быть никому не нужной, одинокой, независимой, самой зарабатывать себе на хлеб, как у вас, или же иметь мужа и столько детей, сколько дает Бог?
Это заставило меня задуматься. Нет, я не считаю, конечно, что женщина обязана занимать такое положение, как у исламистов, не может работать и так далее… Но впервые, понимаешь, впервые мне указали на что-то положительное в психологии фундаменталистов. И еще меня это задело, потому что я вспомнил Динку. Она казалась совершенно гордой, независимой, довольной своим положением… но иногда она с такой завистью говорила о своих замужних подругах, так тянулась понянчить чужих малышей. В глубине сердца я ощутил тогда, что Динка на самом деле вовсе не хотела бы быть такой независимой… что такая она от гордости, от воспитания. Не может же она первая мне сказать, что хочет замуж. В общем, слова старика задели мою собственную совесть, мои собственные дела, и поэтому показались, по крайней мере, чем-то важным… Но все равно исламистов я не мог понять. Я был уверен, что ими движет Семя дьявола, что они поступают так только потому, что некие потусторонние существа, питающиеся человеческим страхом и болью, заставляют их делать это. Кстати, это очень удобная позиция — если объявить, что твой противник просто-напросто исполняет волю дьявола, можно не пытаться его понять, выйти на диалог. Но на то было похоже… их жестокость, полное отсутствие гуманизма, упертость — как это еще можно понять? Понимаешь, я как-то видел наших пленных… они их, конечно, убивали, всех. Причем не просто убивали… например, сажали на кол, в кислоте растворяли… и перед смертью тоже им такое
