сами, когда изучали щелочку под дверцей. Я служил в армии и привык беспрекословно выполнять приказы. Любые. Так что будет исполнено в надлежащем виде. Можете не сомневаться. Какие еще будут указания? Может, надо кого-нибудь нейтрализовать?
– Пока не надо… – Захар Наумович хмуро покосился на Игоря, – пока не надо… Всех благ. – И он поспешил уйти.
Шевчук покрутил в руках запечатанный конверт, сунул его в карман, прихватил с собой остатки водки и вышел в коридор. Возле пожарного крана он остановился, потрогал дверцу, жизнелюбиво хмыкнул и просунул конверт в щель. Потом Игорь спустился на первый этаж. Ему захотелось пообщаться.
Мигульский лежал поверх одеяла и ковырял в зубах спичкой. Он покосился на вошедшего, бросил короткое:
– Ложись!
Шевчук взял со стола стаканы, задумался на миг, потом сообщил:
– У нас парень был, так он, когда наливали, командовал: «Заряжай. Стакан… Огонь!!!» Снайпер его подстрелил. – Шевчук разлил остатки. – Давай, «огонь»!
Он выпил и лег на диван.
– Тошнит уже… – сказал Эд, но выпил.
– Знаешь, – не отрывая головы от дивана, заговорил Шевчук, – мне тоже не всегда лезет в горло эта проклятая водка. Но бывает, когда ты страшно одинок, где-то за окном шаркают люди, кто-то хохочет, визжит – и все это далеко-далеко от тебя… И вот наступает глухое позднее время. Спать не можешь… Тогда достаешь бутылку, молча наливаешь себе полстакана, запиваешь водой, потому как жрать тоже не можешь. Потом закуриваешь, сидишь молча, ждешь, когда голову окутает мягкая поволока, и вот уже чувствуешь, как отпустило, как размякла пружиночка, добавляешь еще чуть-чуть, в третий раз – за погибших ребят из роты. И начинаешь вспоминать Чечню. Все лица как одно перед глазами стоят. А по-трезвому не могу, не хочу – уж слишком тошно. Я как-то в парикмахерскую перестал ходить – звук машинки напоминал стрекотанье вертолета. Неприятно слышать – и все! Так и хотелось об пол ее трахнуть… И вот пьешь один, как нелюдь, и в эту жуткую пьяную ночь лезут в голову дикие, бредовые мысли, водка затмевает, чувствую себя счастливым в своей грязной кухне, вижу перед собой горы, палатки, рука автомат ощущает – я снова в Чечне. И я – счастлив…
– Ты прямо как философ. Алкогольный. Тебя бы с академиком Угловым схлестнуть, – вяло проговорил Мигульский и подумал: «Когда-нибудь в такую пьяную ночь он залезет в петлю или пустит в лоб пулю из своего пистолета. И будет прав…»
В жизни Эда тоже как-то случился затяжной пьяный период. Он неумолимо спивался, не желая признаваться себе в этом. Было это еще до поездок в Чечню и назначения его собкором центральной газеты. Мигульский ощутимо представил тихое погружение в пучину, зыбкий эфир обволакивает мозг, черная кухонька сливается с абстракцией безумных чувств. И в одночасье, после стакана натощак, все становится возможным и осуществимым, реальным, и чем более ирреально и призрачно обволакивающее видение, – тем более явственным и сущим кажется оно. В такие минуты рождаются идеи страшных преступлений и, наоборот, помыслы об облагодетельствовании человечества…
– Пожар, пожар!
За дверью послышались крики.
– Пожар?! – встрепенулся Мигульский. Он вскочил. – Вставай, ты что? Быстрей! Пойдем глянем.
– Вставать лень… – пробормотал Шевчук и повернулся на бок.
Мигульский выскочил в коридор и сразу увидел плотную завесу дыма. Мимо него промчался Криг, за ним змеился брезентовый рукав брандспойта. В зале было задымлено до такой степени, что свет лампы пробивался будто сквозь тройное матовое стекло. За этим «стеклом» метались супруги Карасевы, Виталий держал в руках огнетушитель и кричал:
– Я не знаю, как им пользоваться! Кто-нибудь знает, где его включать?
Из дыма подобно глубоководной рыбе выплыла Мария. Глаза ее были широко раскрыты, она растерянно улыбалась.
– Простите, вы не знаете, где горит? – спросила она.
– Не знаю! – возбужденно ответил Эд. – Я сам только выскочил из комнаты… Вам не кажется, что дым какой-то странный?
Маша пожала плечами. Тут из номера выглянул Шевчук. Он с любопытством огляделся, хмыкнул.
– Дым какой-то странный! – проорал сквозь всеобщий галдеж Мигульский.
– Очень знакомый дым, – сказал Игорь. – Горит какая-то пластмасса… Выделяется хлор. Немцы еще использовали… Отек легких – и через пару суток в ящик.
– Проклятые канделябры из пластмассы! – взвизгнул кто-то.
В этот момент сработал огнетушитель. Пена почему-то хлынула на Виталия, щедро залила штаны, он судорожно отвернул от себя кипящую струю, и она бурно хлынула в скопление гостей. Раздались крики, женские визги, зазвенело разбитое стекло.
– Грудью прикрой, грудью! – закричал Шевчук.
Виталий догадался бросить огнетушитель на пол, и тот, конвульсивно вздрагивая, еще долго изрыгал пену.
– Надо срочно открыть окна! – Мигульский схватился за раму, стал рвать шпингалеты.
– Оставь, оставь! – заорал Виталя. – Нельзя! Доступ воздуха!
– Это ядовитый дым – горит пластмасса! Все во двор!
Мигульский первым бросился к выходу, упал, не заметив ступенек; резко открылась и хлопнула дверь.
– Ирка, вперед! – рявкнул Виталя и тоже рванул к выходу, уже с сумками и чемоданами.
Со стороны лестницы, со второго этажа послышались голоса:
– Горим? Пожар? А где горит? – кричали наперебой Анюта и ее друг Азиз.
Они скатились вниз, оба – в одинаковых халатах и шлепанцах.
– Все уже на улице, – разъяснил им Шевчук.
– Да? Тогда мы тоже, – заторопилась Анюта и вдруг вскрикнула: – А деньги, они же там!
Азиз бросился наверх, а Анюта зашлепала резиновыми подошвами к выходу.
– Вы забрали необходимые вещи? – осведомился Захар Наумович у Шевчука. В руках он держал спортивную сумку и чемодан. – Почему вы не эвакуируетесь?
– Ты, наверное, хочешь отличиться на пожаре? – усмехнулась Маша.
– Самое время закурить, – подчеркнуто невозмутимо сообщил Шевчук. И закурил.
– Непонятно, где горит, – торопливо пробормотал Криг, оглядываясь по сторонам. – Надо разобраться, где горит. Из-за дыма не видно огня… Я сейчас отнесу вещи и вернусь! – выкрикнул он. – Однако, дым очень нехороший…
Азиз, вернувшийся из номера, на ходу глянул на закурившего Шевчука, ничего не сказал, торопливо пробежал к выходу. Он уже был одет в белый костюм, держал в руках дамскую сумочку и два огромных чемодана. Шевчук в полном одиночестве продефилировал из вестибюля в залу, открыл окно и тут услышал за спиной грозное:
– Прекратить доступ воздуха!
– Есть прекратить доступ воздуха! – четко ответил Шевчук и по-уставному, с щелчком каблука, развернулся.
В тумане на него надвигалось нечто блестящее, отливающее золотом. Шевчук присмотрелся и понял, что это ярко надраенная пожарная каска.
– Доступ воздуха в очаг возгорания благоприятствует расширению очага возгорания, – произнес пришелец в каске, но окно закрывать не стал.
– И наоборот: отсутствие доступа воздуха…
– Совершенно верно, – согласился пожарный, – сужает очаг возгорания.
– Следовательно, – подумав, добавил Шевчук, – при абсолютном отсутствии доступа воздуха пожар затухает сам по себе.
– Совершенно верно, – опять согласился пожарный. – По мере выгорания всех горючих
